Фома Гордеев
Шрифт:
– Ты чего в самом деле скучная какая?
– снова спросил Фома, взглянув на ее хмурое лицо.
Она обернулась к нему и с восторгом, с тоской сказала:
– Ах, Фома! Какую я книгу прочитала! Если б ты мог это понимать!
– Видно, хороша книга, коли этак перевернуло тебя...- усмехнулся Фома.
– Я не спала... всю ночь читала... Ты пойми: читаешь - и точно пред тобой двери раскрываются в какое-то другое царство... И люди другие, и речи, и... все. Вся жизнь...
– Не люблю я этого...- недовольно сказал Фома.
– Выдумки, обман. Театр тоже вот... Купцы выставлены для насмешки... разве они в самом деле такие глупые? Как же! Возьми-ка крестного...
– Театр - это та же школа, Фома, - поучительно сказала Люба.
– Купцы такие были... И какой может быть в книгах обман?
– Как в сказках... Не настоящее всё...
– Ошибаешься! Ты ведь не читал книг, - как же можешь судить? Именно они-то и есть настоящее. Они учат жить.
– Ну!
– махнул рукой Фома.
– Брось... никакого толку не будет от книг твоих!.. Вон отец-то у тебя книг не читает, а... ловок он! Смотрел я на него сегодня - завидно стало. Так это он со всеми обращается... свободно, умеючи, для всякого имеет слово... Сразу видно, что чего он захочет, того и добьется.
– Чего он добивается?
– воскликнула Люба.
– Денег только... А есть люди, которые хотят счастья для всех на земле... и для этого, не щадя себя, работают, страдают, гибнут! Разве можно отца равнять с ними?!
– Не равняй!.. Им, стало быть, одно нравится, а крестному другое...
– Им ничего не нравится!
– Это как же?
– Они хотят всё изменить...
– Так ведь чего-нибудь ради они стараются?
– резонно возразил Фома. Чего-нибудь хотят?
– Счастья для всех!
– горячо вскричала Люба.
– Ну, я этого не понимаю...- качая головой, сказал Фома.
– Кто это там о моем счастье заботится? И опять же, какое они счастье мне устроить могут, ежели я сам еще не знаю, чего мне надо? Нет, ты вот что, ты бы на этих посмотрела... на тех, что вот обедали...
– Это не люди!
– категорически объявила Люба.
– Да уж я там не знаю, кто они по-твоему, но только видно сразу - место свое они знают. Ловкий народ... развязный...
– Эх, Фома!
– огорченно воскликнула Люба.
– Ничего ты не понимаешь! Ничто тебя не волнует! Ленивый ты какой-то...
– Ну, поехала! Просто я еще не. осмотрелся...
– Просто ты - пустой, - объявила Люба решительно и твердо.
– В душе моей ты не была...- возразил спокойно Фома.
– Дум моих ты не знаешь...
– О чем тебе думать?
– сказала Люба, пожимая плечами.
– Эко! Один я? Это раз... Жить мне надо? Это два. В теперешнем моем образе совсем нельзя жить - я это разве не понимаю? На смех людям я не хочу... Я вон даже говорить не умею с людьми... Да и думать я не умею...- заключил Фома свою речь и смущенно усмехнулся.
– Читать нужно, учиться нужно, - убедительно советовала Люба, расхаживая по комнате.
– В душе у меня что-то шевелится, - продолжал Фома, не глядя на нее и говоря как бы себе самому, - но понять я этого не могу. Вижу вот я, что крестный говорит... дело всё... и умно... Но не привлекает меня... Те люди куда интереснее для меня.
– Да аристократия-то?
– спросила Люба.
– Да...
– Там тебе и место!
– с презрительной улыбкой сказала Любовь.
– Эх ты! Разве они люди? Разве у них есть души?
– Почему ты знаешь их? Ведь незнакома...
– А книги?
Горничная внесла самовар, и разговор прервался. Люба молча заваривала чай, Фома смотрел на нее и думал о Медынской. С ней бы поговорить!
– Да -а, - задумчиво заговорила девушка, - с каждым днем я всё больше убеждаюсь, что жить - трудно... Что мне делать? Замуж идти? За кого? За купчишку, который будет всю жизнь людей грабить, пить, в карты играть? Не хочу! Я хочу быть личностью... я - личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве отец пустит... Бежать? Не хватает храбрости... Что же мне делать?
Она сжала руки и поникла головой над столом.
– Если бы ты знал, как противно всё... Ни души живой вокруг... С той поры, как умерла мать, -отец всех разогнал. Иные уехали учиться... Липа уехала. Она пишет: "Читай!" Ах, я читаю!
– с отчаянием в голосе воскликнула она и, помолчав секунду, тоскливо продолжала: - В книжках нет того, что нужно сердцу... и я не понимаю многого в них... Наконец, мне скучно... скучно мне читать всегда одной, одной! Я говорить хочу с человеком, а человека нет! Мне тошно... живешь один раз, и уже пора жить... а человека всё нет... нет! Для чего жить? Ведь я в тюрьме живу!
Фома слушал ее речь, пристально рассматривая пальцы свои, чувствовал большое горе в ее словах, но не понимал ее. И, когда она замолчала, подавленная и печальная, он не нашел, что сказать ей, кроме слов, близких к упреку:
– Вот ты сама говоришь, что книжки ничего не стоят для тебя, а меня учишь: читай!..
Она взглянула в лицо ему, и в ее глазах вспыхнула злоба.
– О, как бы я хотела, чтоб в тебе проснулись все эти муки, которыми я живу... Чтоб и ты, как я, не спал ночей от дум, чтоб и тебе всё опротивело... и сам ты себе опротивел! Ненавижу я всех вас... ненавижу!
Она, вся красная, так гневно смотрела на него и говорила так зло, что он, удивленный, даже не обиделся на нее. Никогда еще она не говорила с ним так.
– Что это ты?
– спросил он ее.
– И тебя я ненавижу! Ты... что ты? Мертвый, пустой... как ты будешь жить? Что ты дашь людям?
– вполголоса и как-то злорадно говорила она.
– Ничего не дам, пускай сами добиваются...- ответил Фома, зная, что этими словами он еще больше рассердит ее.
Сила ее упреков невольно заставляла Фому внимательно слушать ее злые речи; он чувствовал в них смысл. Он даже подвинулся ближе к ней, но, негодующая и гневная, она отвернулась от него и замолчала.