Фонарщик
Шрифт:
Но если Макнайт и думал о будущем, если все осознавал, то ничем не дал этого понять. Из кожаного мешочка он извлек субстанцию, оказавшуюся самым обычным крепким табаком, и ловко набил им трубку. Нагнулся к огню зажечь спичку и фыркнул, обжегши пальцы. Прикурил от лучины и, обнаруживая ранее скрываемые навыки, выпустил безупречное кольцо дыма. И все это с таким электрическим огнем в глазах, что Канэван — правда, тщетно — пытался угадать, сочтет ли Бог грядущее несчастье приемлемой платой за подъем жизненных сил у этого достойного человека.
— Давайте проанализируем предысторию, — продолжил Макнайт. — Начнем со смотрителя маяка.
— Смотрителя маяка? — Канэван нахмурился.
— Вы должны были слышать об этом. — Макнайт откинулся в кресле. — Примерно за месяц до нынешних зверств совершенно диким образом был убит смотритель маяка в отставке, прогуливавшийся со своей собакой.
— Помню. Но я не знал, кем он был.
— Я навел справки, — признался профессор. — Сходство с двумя последними случаями, поверьте мне, более чем разительное.
— И вы утверждаете, что все это дело рук одного и того же убийцы?
— Я ничего не утверждаю. Я наблюдаю, анализирую и пытаюсь предотвратить дальнейшие трагедии.
— Мне кажется, — сказал Канэван, — это дело полиции.
— Полиция, какой бы расчудесной она ни была, иногда нуждается в помощи, вы не находите?
— В чем она точно не нуждается, так это в людях, которые суют нос в ее дела.
— Я не собираюсь никуда совать нос. Полиция может прекрасно работать ногами. Расследование, которое я предлагаю провести нам вместе, будет идти в другой плоскости, что не менее трудновыполнимо. В плоскости логической и духовной дедукции.
— Вот как? — хмыкнул Канэван. — А что дает нам основание считать, что мы справимся?
— Талант. Призвание. — Макнайт выдохнул душистое облако дыма. — В моем случае интерес к глубоко залегающим пластам, который, боюсь, до сих пор самым преступным образом пропадал втуне. В вашем случае, если предположить, что вы решите ко мне присоединиться, порабощающее пристрастие к добру.
Канэвану стало интересно, он засопел, но не выдал себя, ибо одним из условий игры была неуступчивость.
— Позвольте мне сперва узнать поподробнее об этом предполагаемом сходстве, — сказал он со странным чувством, что когда-нибудь об этом пожалеет.
Ответ у Макнайта был готов.
— Трое, — отозвался он. — Все старше шестидесяти. С двумя расправились с нечеловеческой силой. Третьего выкопали из земли, судя по всему, с такой же силой — и, конечно же, единственная причина, по которой полковник Маннок не был убит, заключается в том несколько неудобном факте, что он уже умер. Нет явного мотива. После нанесения страшных увечий тела не трогали. Не пытались спрятать или перенести куда-нибудь, где их сложнее было бы обнаружить. Если полиция ничего не скрывает, а у меня нет оснований так считать, следователи должны быть вне себя.
— А поскольку вы, судя по всему, уже немало об этом думали, — заметил Канэван, — то наверняка можете сообщить им нечто важное.
— На данной стадии только то, что они уже знают. Мотив — почти наверняка месть, месть за страшное преступление, каким-то образом связанное с тем, что произошло четырнадцать лет назад.
— То есть?
— Полковник Маннок был похоронен в 1872 году.
— Да, жажда мести недюжинная.
— Без сомнения, адекватная преступлению.
— Но почему теперь, а не раньше? Прошло четырнадцать лет.
Макнайт загадочно улыбнулся.
— Посмотрите на огонь. — Он кивнул в сторону камина. — Столь призрачный и тем не менее такой мощный. Первоматерия, как назвал его Гераклит. Но как бы быстро эта мощная стихия ни сжигала плоть… все же, чтобы выковать сталь, нужно время.
Канэван недоумевал.
— Вы полагаете, убийца похож на наконец-то закипевший чайник?
Макнайт хмыкнул:
— Я думаю только, что он провел эти годы, пытаясь изменить свою суть, достигнуть состояния, когда сможет убивать, как лев, носиться по воздуху, как летучая мышь, и исчезать, как призрак.
Канэван хотел возразить — все это казалось еще большим безумием, чем метафизика, — но в этот самый момент на дом обрушился резкий порыв ветра. Ветер просвистел вниз по каминной трубе и потревожил пламя, превратив его в исчезающих на глазах духов и змей. Канэван обернулся к задребезжавшему окну, и на какое-то дурное мгновение ему привиделось лицо смотревшей на них женщины, но он тут же решил, что это просто искаженное отражение пламени.
— А послание? — спросил он, пытаясь отвлечься. — Библейский стих?
— Любопытно и крайне важно. По какой причине Маннок был заклеймен убийцей?
— Маннок служил в армии, — сказал Канэван. — Может быть, месть имеет политическую окраску?
— Нет, я безошибочно чувствую, я убежден, я как будто вижу это высеченным на камне — все они крепко повязаны каким-то чудовищным преступлением, совершенным до 1872 года.
— Убийство?
— Библейский стих, разумеется, намекает именно на это. И вполне возможно, убийца только-только разыскал их, что и объясняет задержку.
— Профессор церковного права, знаменитый полковник и смотритель маяка. — Канэван покачал головой. — Не вижу связи.
— Отыскивая связь, нужно думать о том, кем они были четырнадцать лет назад.
— И кем же?
— Смитон только что пришел в университет. До этого он был священником Корсторфинского прихода. Смотритель маяка за пять лет до того вышел в отставку. Я навел сегодня справки в северном отделе управления маяками на Куин-стрит.
— Весьма основательный подход, — сказал Канэван, испытывая смутную тревогу оттого, что его друг, все время подчеркивая исключительно интеллектуальный характер расследования, уже предпринял практические шаги.