Форма. Стиль. Выражение

Лосев Алексей Федорович

Т. е. Ата — тот же львенок, коварный и не помнящий добра. И такая квалификация Аты обычна. Напр.,

764–771: Преступленье давнишнее часто рождает. [244] У недобрых проступков другой Иль сейчас, или после, когда наступает Для рождения день роковой, И тот дух несразимый, войне непокорный, Недоступный всем чувствам святым, Дерзновенье в чертогах той Пагубы черной, На родителей видом похожей своим.

244

В

подлиннике: любит рождать .

Наряду с этим (число примеров можно было бы намного увеличить) встречаем в том же «Агамемноне» мысль о полной солидарности Аты и Зевса.

355–366: О владыка Зевес и любезная Ночь» Ты, владычица пышных узоров, Над твердынями Трои простершая сеть И покрывшая так, что уже никому. Ни большому, ни малому, не одолеть Сети рабства великой — Все губящего рока той сети. Слава Зевсу, великому богу гостей, Совершившему это, — свой лук уж давно Он рукою нацеливал на Александра, Чтоб, до срока слетев иль в надзвездную высь, Не пропала стрела понапрасну.

Здесь Ата вредит людям и — «слава Зевсу»…

То же самое надо сказать о Мойрах и Эринниях. В одних случаях они не причастны к богам и их планам,

350–351: Совершенно мы чужды бессмертных богов: Из бессмертных богов ни один Не бывает участником наших пиров. 367: Зевес нас общенья лишил своего

В других случаях Зевс сам посылает Эринний,

699–716: И Алиону на свадьбу — Горе прямое наслал. Гнев, о конце промыслитель, Мщенье такое воздал За поруганье трапезы И пред одним очагом Там пребывавшего Зевса» Хоть уж и долго потом, Покарал тех, кто праздновал свадьбу, Кто тогда «Гименей» громко пел молодым, В пору было тогда распевать его сватам… Он забыт, и с напевом иным Песню слез старый город Приама стенает И Парида: <0 горе, жених». Так клянет, да и прежде оплакивал вдоволь Кровь несчастную граждан своих.

Или

55–59: Но из вышних один — Аполлон, или Пан, Или Зевс, — на их крик, на пронзительный стон, Вещим птицам тем вняв, верным слугам своим, Хоть и долго спустя, Он Эряниию шлет на преступных.

Далее одно из самых вопиющих противоречий — это неумолимость Рока и богов (Правда ведь дочь Зевса, Sept. 662) и — отчаянные, исступленные молитвы смертных. Все убеждены,

67–71: Будь что будет сейчас — Но конец будет тот, как судьбой решено. Хоть огня подложи, возлиянья хоть лей, Орошай хоть слезами, — Непреклонного гнева ничем не смягчить, И не станут пылать твои жертвы.

А между тем молится не только хор, всегда у Эсхила благочестивый, не только Ио, Электра и даже Клитемнестра.

973–974: Зевс, Зевс–вершитель, мне мольбу сверши. Пекись о том, что должен совершать.

Противоречивы

далее взаимные отношения Мойры и Зевса. В «Скованном Прометее» нет ничего сильнее Мойры. Прометей здесь между прочим говорит,

186–192: Знаю, Зевс и упрям, и жесток, Презирает закон, — но судьбой Будет сломлена гордость его, Он жестокое сердце смягчит: Как союзник к союзнику сам Он мне первый навстречу пойдет.

В конце же «Евменид» Зевс и Мойра примирены: «Так действуют дружно всевидящий Зевс и Мойра» (Eum. 1045–1046).

Противоречивы представления и о самом Зевсе. Один раз он тиран, как в «Скованном Прометее»,

159–166: Он один, Дерзкий, гневный, непреклонный, Всех богов порабощает И достигнет самовластья. Если кто–нибудь насильем Скипетр не вырвет у него.

Другой раз Зевса прославляют как совершеннейшее существо,

174–175: Лишь Зевсу кто хвалу поет В победных песнях, верой пламенея. Вполне тот мудрость обретет.

Впрочем, в этом же месте проскальзывает глухая мысль о силе Зевса как единственной причине необходимости смиряться перед ним. Здесь вспоминается поколение старших богов — Урана и Крона.

168–173: Кто прежде, дерзостью кипя безмерной, Велик был, — и о нем И говорить не станут уж наверно. И тот, кто жил потом, Погиб уж, встретившись с бойцом сильнее.

Эсхил далее не выпутался еще из противоречия народной веры во взглядах на «обман» и «зависть божества». Клитемнестра так отвечает на вопрос хора, есть ли верные признаки падения Трои,

273: Есть. Как не быть… Коль не обман то бога.

Аналогичная же мысль по этому поводу и у хора,

475–478: При вести счастливо летает По городу быстро молва. Но правда ли это — кто знает. Иль, может, обман божества…

Еще более странны мысли о «зависти богов». Вступая на пурпуровые ковры, Агамемнон говорит,

946–947: И пусть, когда вступлю ногами так На пурпур божеский, меня не сглазит Издалека завистливое око

Наконец, о самом же главном противоречии — психологической и непсихологической мотивировке поступка, другими словами, о противоречии свободы человека и гнета Судьбы — мы уже имели случай говорить.

19. ОСНОВНЫЕ ОБЪЕКТЫ МИРООЩУЩЕНИЯ ЭСХИЛА. АМОРАЛbНАЯ И ХАОТИЧЕСКАЯ ОСНОВА МИРА И ЖИЗНИ. МОРАЛbНОЕ СОЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Как видно из всех этих противоречий, нельзя формулировать основания эсхиловской философии в терминах самого же Эсхила. Эти термины — «Зевс», «Мойра», «бог», «Эринния» и проч. — настолько у него разноречивы, что сама собой напрашивается мысль говорить о предметах этих терминов независимо от них самих.

Ставши на такую точку зрения, мы можем, разумеется, и не придумывать новых терминов. Достаточно указать и описать самые предметы. Такими двумя основными объектами эсхиловского мироощущения являются: 1) аморальная основа мира, преследующая свои собственные цели, если вообще она имеет какое–нибудь сознание и самосознание, и 2) человеческая свобода морального осуждения, действующая не только во время, но и преимущественно во время несвободы моральных поступков. Мы не назовем первый из этих объектов Мойрой, так как этим самым мы вызовем противоречивые ассоциации из Эсхила. Если так и можно назвать этот основной предмет эсхиловского самочувствия, то, конечно, чисто условно.