Форма. Стиль. Выражение
Шрифт:
Значит, есть возможность и психологической мотивировки Этеоклова поступка, а не только путем ссылки на предопределение. На слова хора Этеокл отвечает
702–704: Давно уже забыты мы богами: Странна от нас за гибель благодарность! За что ж нам ластить погибельной судьбе?Здесь как будто слышится упорство самого Этеокла, хотящего во что бы то ни стало свалить все на судьбу. Это подтверждается новыми укорами хора
705–708: ВотВообще все это место 698–708 звучит каким–то диссонансом по отношению ко всему хору трагедии с ее «проклятием», «судьбой» и «Эринниями». И чему верить, тому ли общему фону железной необходимости или этому маленькому месту 698–708, где пробивается некоторая человеческая самодеятельность, некоторая реальная психология, — мы не (знаем).
Едва ли знал это и сам Эсхил. Он только чувствует (и показывает) [232] нам, как неладно что–то под этим «апол–линийским» покр(овом и) [233] под нашими спокойными житейскими переживаниями, а что это именно, — в «Семи против Фив» трудно узнать.
Несомненно одно: и тут, в психологии воли и характера, мы находим у Эсхила, как находили в психологии чувства, все ту же схематичность, соблюдаемую, очевидно, для иных целей, чем просто человеческая психология. Этеокл — это не человек, а какая–то отвлеченная направленность в мировую мглу, где не видят далеко даже эсхи–ловские прозорливые очи.
232
Дефект рукописи.
233
Дефект рукописи.
16. ПСИХОЛОГИЯ ВОЛЕВЫХ ПРОЦЕССОВ и ХАРАКТЕРОВ В «ОРЕСТЕЕ».
Ярче характеры «Орестеи» — в связи с несомненно более сильной драматизацией первоначального эпического сказания. Мы рассмотрим два характера — Клитемнестру и Ореста, как наиболее подробно разработанные.
В общем, Клитемнестра одноцветна. В отсутствие Агамемнона, своего мужа, который девять лет сражался под Троей, она вступает в преступную связь с Эгистом, двоюродным братом Агамемнона, человеком трусливым — напр., хор говорит ему,
1643–1646: Что ж ты труслив так, что не сам его стал убивать, А женщина убила, —ничтожным — ср. слова хора,
1671: Похрабрись еще хвастливо, как пред курицей петух, —жестоким — он сам говорит,
1638–1642: С его (т. е. Агамемнона) деньгами править постараюсь Я городом и непокорного Ярмом тяжелым уж не в пристяжные Я запрягу, как тучного коня. Нет, город ненавистный, с тьмой тюрьмы Соединясь, его увидит смирным —и с большим самомнением — напр., он сам говорит про себя,
854: О, конечно, Ничто не скроется от зрячего ума.Хор в «Хоэфорах» так говорит об этой любви Клитемнестры
585–601: А много страшилищ питает земля Огромных, ужасных для взора; Чудовищ заливы морские полны, Враждебных для смертных; высоко Являются в воздухе молньи — огни В пределах меж светом и мраком; Скользят в вышине и летают они, Средь бури свой гнев возвещая. Но что же бывает отважней страстей, Опасней страстей человека?! Никто же из дерзких, из жен ни одна На все уж готовых не скажет: «С бедами всегда неразлучна любовь». Но, в женском уме зародившись, Преступная страсть, любви чуждая страсть Свирепей людей и животных.Эта любовь Клитемнестры к Эгисту, которая, очевидно, составляет главную пружину действий Клитемнестры, изображена очень бледно. Не дано, напр., развития этой страсти или мотивов ее. Мы знаем один лишь факт, что Клитемнестра питает настолько страстные чувства к Эгисту, что их, по словам хора, даже нельзя назвать любовью. Единственное место, где эта любовь проявляется видным для нас образом, это — конец «Агамемнона», где Клитемнестра становится между Эгистом и хором, которые только что хотели вступить в драку. Она говорит
1654–1656: Нет, милейший из мужей мне, новых бед не будем делать. Уж и этих слишком много, чтоб пожать, — лихая жатва. Вдоволь горести тут есть уж, кровь не будем проливать.Но разумеется, это если и говорит о чем, то во всяком случае не о качестве любви, не о внутренних ее основаниях. Можно сказать с уверенностью, что здесь Клитемнестра преступна, и в этой преступности весь ее характер и вся воля. О психологическом смысле этой преступности воли мы узнаем очень мало.
Клитемнестра преступна везде. В своей любви к Эги–сту — это раз. В отношениях к детям и мужу — два. При известии о смерти сына она следующим лицемерным образом выражает свои чувства [234] ,
691–699 [235] : О горе мне. Мы гибнем совершенно. Непобедимая кара чертогов этих. Далеко видишь ты, и даже тех, Которые вдали и безопасно От дома жили, издали прицелясь, Стрелами метко ты их поражаешь; Меня, несчастную, лишаешь ты друзей. Теперь Орест, что вел себя разумно, Далеко, вне опасности держася… О, что ж теперь… Надежду на спасенье, На радость, что лелеяла в душе До сих пор я, назвать принуждена я Лишь призраком, что видим на картинах.234
Этот и следующие два стиха — из «Хоэфор».
235
Эти слова, отнесенные Вейлем к Электре, я признаю за Клитемнестрой, как это делает и русский переводчик Эсхила Котелов вслед за Германом и Диндорфом. Главный мотив этого, конечно, лживый тон монолога, едва ли свойственный скромной и нежной Электре.
Ее материнские чувства ничуть не всколыхнулись от такого известия. «Перед рабами, — говорит Килисса, старая нянька Ореста, — она скрыла свой веселый смех в глубине души — мрачным выражением лица»,
737–739: … 6 , 'Здесь опять перед нами голая преступность, — без малейшего психологического оттенка. Клитемнестра рада смерти сына, и больше ничего.
Нежива она в своих отношениях и к мужу. За все время ни разу не заколебаться, ни разу не подумать о всем [236] ужасе замышляемого преступления, ни разу не пожалеть и после убийства о совершенном поступке, — это выше сил человека. Как Прометей, который настолько сильно страдает, что перестает страдать (т. е. в нашем реально–психологическом восприятии), так и Клитемнестра тоже в наших глазах уже не убийца и не преступница, т. е. не живой убийца, а раскрашенная абстракция. «Мне не будет стыдно, — говорит она сама, — сказать теперь противоположное тому, о чем я долго говорила, применяясь к обстоятельствам (, 1372). Если бы кто захотел поступить сурово с врагами, разыгрывающими из себя друзей, мог ли бы он накинуть гибельную сеть так высоко, чтобы из нее не выпрыгнуть? Прежде чем исполнить свое намерение, я долго думала ( , 1376–1377), затая ненависть. Правда, долго пришлось ждать, однако ж я стою теперь там, где нанесла ему смертельный удар. Так поступила я и не стану отпираться от этого; он не мог ни бежать, ни защищаться; я опутала его широким исподним платьем, точно сетью; богатая одежда сгубила его. Я ударила его два раза, он два раза застонал — и растянулся. Когда он лежал, я нанесла ему третий удар, в честь бога смерти, спасителя Гадеса, исполняя свое обещание. Когда он упал и испускал дух, причем из его раны быстро бежала кровь, одна капля этой крови брызнула на меня. Я была рада, как радо дождю готовое колоситься поле.
236
В рукописи: своем.