Форма. Стиль. Выражение
Шрифт:
Человека прибили к скале железными цепями. Скала находится на «краю земли». Однако он не стонет и вначале даже не издает никаких звуков. Он молчит, пока остальные действующие лица успевают сказать целых девяносто стихов. И когда опять начинает, то и здесь вовсе он не выражает чисто человеческого страдания.
88–92: Тебя, Эфир небесный, вас, о ветры Крылатые, и реки, и земля, Всеобщая праматерь, и валов Подобный смеху шум многоголосый, — Я всех вас, всех в свидетели зову. Смотрите: вот что терпит бог от бога.Это — торжественная, стильная, красивая речь. И это именно тогда, когда он висит на скале вдали от всего живого.
Он стонет, но не хочется верить этим стонам: они ведь все среди вполне связных, красивых и последовательных рассказов. Так, кончивши говорить в первый раз
Океаниды заканчивают свой маленький монолог о цели своего посещения Прометея. Приступая к своему рассказу, Прометей запевает
136: .А далее ни одного стона ни в длинном разговоре с Океаном, ни в сцене с Ио, ни вообще во всей трагедии (это вися–то прикованным на скале), кроме одного случая, где Прометей среди довольно спокойного разговора с Гермесом вдруг кричит
979: .Недаром Прометей боится, что мы его не пожалеем. Все время он только и делает, что жалуется на свою судьбу. И появляется он с призывом пожалеть его
92: Смотрите: вот что терпит бог от бога —и проваливается (в конце трагедии) в бездну все с теми же словами:
1091 — 1093: О Земля, моя мать. О небесный Эфир, Свет единый, всеобщий. Посмотрите, какие страданья терплю Я от бога, невинный.Мы уже не будем говорить о его дальнейших монологах, где он рассказывает о своих подвигах по отношению к людям.
Вот хотя бы из одного монолога:
442–471: Но выслушайте повесть О жалких смертных. Это я им дал, Бессмысленным, могущественный разум. Не с гордостью об этом говорю, Но лишь затем, чтоб объяснить причину Моей любви к несчастным. Люди долго И видели, но не могли понять, И слушали, но не могли услышать. Подобные теням, как бы во сне, По прихоти случайностей, блуждали, И было все в них смутно; и домов, Открытых солнцу, строить не умели Из кирпичей иль бревен, но в земле, Как муравьи проворные, гнездились, Во тьме сырых земля–нок и пещер; Не ведали отличия зимы От летних дней горячих, плодоносных Иль от весны цветущей; дикари Творили все без размышленья, слепо, Но наконец я бедным указал Восход светил, закат их, полный тайны, Глубокую науку чисел, букв Сложение и творческую память, Великую родительницу муз. Я в первый раз животных диких, вольных Поработил ярму, чтоб сделать их Во всех трудах помощниками людям: Послушного браздам запряг коня, Красу для глаз и гордость человека, И с крыльями льняными изобрел Летающие в море колесницы Для моряков. Но сколько дивных тайн, Искусств, наук открывший жалким людям, — Спасти себя ничем я не могу.Это чистый рассказ, далекий от самого примитивного драматизма.
Итак, это едва ли и человек. Во–первых, простой человек давно бы умер, если бы его пригвоздили к скале. Во–вторых, человек не может при таких адских муках быть спокойным и взывать к «ветрам крылатым» и «многоголосому шуму валов».
Не божество и не человек. Почему? Потому что мы все ищем психологической правды, а ею Эсхил не занимается. Противоестественным соединением в одном образе и человеческих черт, и тех особенных, которые мы приписываем исключительно божеству, — он только лишний раз показал, что ему решительно все равно, какие там будут у героев переживания. Для него важно только, чтобы эти переживания были знаком его собственных художнических прозрений. Остается одно — бросить психологическую точку зрения и стать, так сказать, на символическую, или, как мы предпочитаем выразиться, на музыкальную, в данном случае точку зрения т. н. программной музыки. Тогда и Прометеевы «муки» мы будем писать без кавычек и получим возможность узнать истинные объекты эсхиловского мироощущения. Раньше мы убедились в справедливости такой точки зрения на анализе чувства «страха» у Эсхила. Теперь убеждаемся в этом относительно вообще всей эс–хиловской психологии, в частности и в отношении образа Прометея.
Но пусть мы желаем точнее формулировать смысл такой психологии Прометея. Хоть и схема этот Прометей, что такое эта схема? — Прометей переживает один страх или, лучше сказать, один ужас: перед властью Зевса. И у нас поэтому только одно чувство с различными вариациями.
402–405: Правит вселенной Бог самовластный, Бог беспощадный К древним богам.Если Зевс действительно бог и если этот бог действительно таков, то перед нами тут такой пессимизм, какой редко приходится встречать в истории мысли. Это даже не ужас. Это нечто гораздо большее. Таковы–то и все переживания Прометея, ужасные по своей цельности и цельные по своему ужасу, но, конечно, драматически одноцветные. Это — музыка ужаса. И изучать ее надо как музыку, т. е. без привнесения тех отвлеченных категорий, которые и в поэзии–то должны играть строго ограниченную роль.
14. ПСИХОЛОГИЯ ЧУВСТВА В «ОРЕСТЕЕ»
Одноцветны и схематичны и чувства, изображенные в «Орестее».
Вот перед нами Вестник в «Агамемноне», который только что вернулся из–под Трои, где он пробыл целых девять лет. Чувство радости его подлинно и цветисто, с риторическими обращениями к земле, к свету солнца (508), царским чертогам (518). Подозрения, возникающие после этого монолога у драматически настроенного читателя и зрителя, что радости у него настоящей нет, — подтверждаются совершенно неожиданно — на слова хора
538: Герольд ахейской рати, будь здоров, —он печально отвечает:
539: Здоров и умереть могу спокойно.По–гречески выразительнее:
[те]. ' .У него ведь в мыслях несчастное возвращение Менелая, о чем он также говорит подробно (636–680).
Вот и сам Агамемнон, произносящий с колесницы при въезде во дворец целую тронную речь с описанием троянского похода (810–828), с молитвенными словами (810, 851–854), с изречениями и сентенциями (832–837), с программой будущего правления (844–850), и ни тени драматически живого чувства, которое так естественно ждать у него после долгого отсутствия.
А вот и сама Клитемнестра. Она приветствует своего супруга Агамемнона. Мало того что она обращается с выражением своих чувств не к самому Агамемнону, а к хору (хотя Агамемнон стоит тут же), она произносит тоже целую речь, но еще более цветистую и длинную. Вместо непосредственной радости (которую она могла бы проявить, даже если бы лгала) мы вот что встречаем среди ее монолога.
895–903: Теперь, все это пережив [229] , Я стану приветствовать его, забывши горе, Звать псом, который стойло стережет, Спасительным канатом корабля; Столпом могучим под высокой кровлей, Единым чадом у отца, землей, Для моряков явившейся нежданно, Прекрасным днем, наставшим после бури, Водою ключевой для путника, Измученного жаждой. — А ты знаешь, Как сладко избежать беды нависшей. Такой привет хочу ему воздать.229
Она только что рассказывала хору о своих якобы страданиях в разлуке с Агамемноном.
Можно подумать, что это не жена и муж, а какие–то странные ораторы. Клитемнестра так пространно говорила о своих чувствах, что даже Агамемнон, сам немалый оратор, не утерпел и возразил жене после девяти лет разлуки таким образом,
914–916: О Леды дочь. О страж моих чертогов. Отсутствию подобна моему И речь твоя тянулась так же долго. Пер. Котелова [230] .В «Орестее» есть еще одна встреча. Именно, во второй части трилогии, в «Хоэфорах», встречаются Электра, дочь убитого Агамемнона, и Орест, прибывший в Аргос с целью отомстить своей матери за убийство отца. Если при той встрече чувства у Клитемнестры только разыгрывались, а вовсе не существовали у нее на самом деле (в этом может быть кое–какое оправдание находящихся там длиннот), то здесь брат и сестра вполне искренни при встрече, и все же мы встречаем здесь такие тирады,
230
У Радцига не так рельефно передано это острое замечание.