Формула Бога
Шрифт:
Окно кабинета выходило в парк. Там, как на лесной лужайке, колыхались в такт дыханию ветерка мурава и листья деревьев. Окроплявшие их капельки росы подобно драгоценным камням играли и переливались в лучах утреннего солнца. Томаш переговорил по телефону с ассистентом кафедры, уточнил с ним ряд моментов и обещал оставить на факультете план-конспекты, подготовку которых уже практически завершил. Затем нашел в списке контактов своего мобильника номер атташе по культуре американского
— Sullivan here.
— Приветствую вас, Грег. Говорит Томаш Норонья из фонда Гулбенкяна.
— Hi, Томаш. Как поживаете? Как съездили?
Атташе говорил по-португальски с сильным американским акцентом, произнося звуки в нос.
— Нормально. Дело с приобретением стелы, которую я ездил смотреть, думаю, мы скоро закроем. Решающее слово за руководством, но я, со своей стороны, дал позитивный отзыв. Условия мне кажутся приемлемыми.
— Не знаю, чего вы там находите особенного в этих египетских древностях, — хохотнул американец. — Думается мне, есть вещи и поинтереснее, чтобы деньги тратить.
— Вы говорите так, потому что не историк.
— Может быть. — И изменив тон, Салливан продолжил: — Томаш, я просил вас перезвонить, потому что надо, чтобы вы зашли в посольство. Есть разговор… ну, в общем… не телефонный.
— Неужели появились подвижки в Центре Гетти относительно…
— Нет, — перебил Салливан. — Это совсем другое.
— Гм, — промычал Томаш, пытаясь угадать, о чем бы могла идти речь. Может, новости из Музея Иудаики? С той поры как он начал изучать иврит и арамейский, американский атташе частенько подзуживал его слетать в этот нью-йоркский музей. — Хорошо. Когда мне зайти?
— Сегодня во второй половине дня.
— Не знаю, смогу ли. Из Коимбры приехали мои родители, у меня с ними встреча, а потом я должен заскочить на факультет.
— Томаш, вам нужно быть сегодня.
— Но почему?
— Потому что здесь находится некто, специально прилетевший из Америки исключительно ради встречи с вами.
— Кто же это?
— Я не могу сказать по телефону.
— Неужели Анджелина Джоли?
Салливан рассмеялся.
— Gosh! Вас что, заклинило на Анджелине Джоли? Я второй раз слышу от вас ее имя.
— У этой девушки… уф… Она обладает весьма ценными качествами, — улыбаясь, парировал Томаш. — Но если это не Анджелина Джоли, то кто?
— Увидите.
— Грег, послушайте, у меня полно дел, и я совершенно не расположен играть в какие-то игры. Или говорите, кто, или ноги моей у вас не будет.
— Окей, я дам подсказку. Но вы должны пообещать, что в три часа придете.
— В четыре.
— Отлично, в четыре здесь,
— Погодите, — остановил его Томаш. — А как же подсказка?
Салливан гоготнул.
— Damn! А я-то думал, вы сразу забыли. Это сугубо между нами, понимаете?
— Да, и хватит тянуть резину. Выкладывайте.
— Томаш, вы когда-нибудь слышали о ЦРУ?
Историку почудилось, что у него что-то со слухом.
— Что?!
— Короче, встретимся в четыре. Пока.
И связь оборвалась.
Стрелки часов на стене показывали без десяти час, когда в кабинет постучали. Дверная ручка повернулась, и взору Томаша предстало лицо заглядывавшей в комнату пожилой дамы со светлыми буклями и в массивных очках, через стекла которых смотрели бутылочно-зеленые глаза — такие же, как у него.
— Мама! — воскликнул историк, поднимаясь навстречу. — Здравствуй!
— Сынуля, мой дорогой, — обнимая его и горячо целуя, сказала мать. — Как ты?
Громкий кашель, раздавшийся за ее спиной, обозначил присутствие еще одного человека.
— О, отец, здравствуй! — приветствовал Томаш, церемонно протягивая ему руку.
— Привет-привет, парень! Как жизнь?
Они пожали друг другу руки, испытывая, как обычно, какую-то неловкость.
— Все хорошо, — ответил Томаш.
— Когда же ты женишься, и тобой займется жена? — спросила мать. — Тебе сорок два, сынок, пора менять свою жизнь.
— Угу, я подумаю.
— Ты еще должен порадовать нас внучатами.
— Конечно.
— Может, ты и Констанса… ну, вы… наконец…
— Нет-нет, — Томаш с ходу отверг гипотезу и, желая сменить тему, посмотрел на часы и предложил: — Ну что, двинемся обедать?
Мать ответила после некоторого колебания.
— Хорошо, но, знаешь… лучше давай сначала поговорим.
— Мы вдоволь наговоримся в ресторане. Пошли, — и он призывно кивнул. — Я уже заказал столик и…
— Нет, мы должны поговорить здесь, — перебила мать.
— Здесь? — удивился сын. — Но почему?
— Потому что разговор серьезный, негоже, чтобы кто-то сновал вокруг.
На лице у Томаша отразилось недоумение. Не спеша закрыв поплотнее дверь кабинета, он усадил родителей, а сам вернулся на свое место за письменным столом.
— Что случилось? — спросил он, пытливо всматриваясь им в глаза.
Родители выглядели растерянными. Мать нерешительно смотрела на отца, видимо, предоставляя ему право высказаться первым. Однако он не промолвил ни слова, и это побудило мать взять инициативу на себя и подвигнуть его говорить.