Формула первой любви
Шрифт:
Люда открыла дверь кабинета и в растерянности остановилась на пороге. Возле доски друг против друга стояли Дробышева и Исмаилов. У обоих лица были красными и растерянными, а волосы такими встрепанными, будто они только что таскали за них друг друга. Люда решила, что скорее всего опоздала. Наверняка Арина только что пыталась растопить в сердце Сеймура осколки того самого зеркала злого тролля. И возможно, ей это удалось. Такого странного выражения на лице Исмаилова Люда еще не видела. Она закрыла дверь, что называется, с другой стороны и отошла к окну. Сердце ухало, как церковный колокол, а в виски билось: «Вот
Она вздрогнула от мощного хлопка, с которым дверь кабинета биологии, распахнувшись, ударилась о стену коридора. На пороге появилась Арина Дробышева, тоже с совершенно новым для Люды выражением лица. Даже не удостоив Люду взглядом, Дробышева пошла от кабинета по направлению к выходу из школы. На биологии Дробышевой не было, а Сеймур Исмаилов выглядел совершенно раздавленным и даже получил «единицу», отказавшись отвечать, хотя ранее изо всех сил пытался соответствовать высокому уровню успеваемости 9-го «А».
После уроков Люда направилась в качестве дежурной убирать кабинет математики. На то, что Сеймур придет ей помогать, она даже и не рассчитывала, а потому очень удивилась, когда через некоторое время он все-таки зашел в класс.
Люда собралась мыть полы, а Исмаилов следил за ней странным взглядом и, похоже, нервничал. По ее просьбе он без слов начал сдвигать парты в конец класса, но Люде казалось, что он хочет ей что-то сказать. В конце концов нервное напряжение достигло непереносимой величины, и Сеймур спросил:
— Ты не могла бы мне помочь?
— По математике? — на всякий случай спросила Люда, хотя была уверена, что он попросит ее о какой-нибудь услуге, касающейся красавицы Дробышевой, может быть, передать ей записку или очередные дурацкие стишки. Она заранее решила, что помогать ни за что не будет. Она им не почтальон.
— Нет, с математикой я сам как-нибудь… С другим…
— А если я скажу тебе «Да пошел ты!»? Как ты к этому отнесешься?
— С пониманием, — невесело усмехнулся Исмаилов. — Но тебе всего-то нужно попросить мою бывшую классную, Элеонору, выйти на улицу к мужу. Вон, посмотри в окно, он стоит у машины.
— А зачем ей выходить?
— Он просил меня ее вызвать, а я не могу.
— Почему?
— Потому что она меня ненавидит. А я… ее… Не о чем нам с ней разговаривать.
— А ты не врешь, что ее вызывают? Может, это вовсе и не ее муж?
— Ты же сможешь проверить? Стой тут у окна и смотри, как они встретятся!
— А почему он охранника не попросил ее вызвать?
— Потому что сегодня охранника нет. Он куда-то отпросился. Школа закрыта, и со стороны улицы Элеонориному мужу не попасть. А окна кабинета Элеоноры выходят во двор. Она его не может увидеть.
— А как же ты с ним мог общаться, если школа закрыта?
— Я на первом этаже в нашем туалете курил. Там окно запросто открывается. Так что, позовешь? — заглянул ей в глаза Сеймур, и Люда поняла, что позовет. Какие, право, пустяки — позвать к мужу учительницу! Это же не то, что передать любовную записку Дробышевой. Это же совсем другое дело!
Люда бросила тряпку в ведро и пошла в кабинет Элеоноры.
— Ой! Как же я забыла! — защебетала та, выслушав Люду. — Мы же договорились, что я к нему выйду! Вот ворона! Осталась бы без ключей! Спасибо тебе!
Они
Сеймура в кабинете не было. Люда усмехнулась его простоватому обману. Подумаешь, сбежал! Стоило из-за этого такой огород городить! Она подошла к окну. Элеонора как раз прощалась с мужем. Они нежно поцеловались. Учительница, кутаясь в пуховый платок, побежала к школе, а муж, красивый темноволосый мужчина, сел в рядом стоящую темно-синюю машину и уехал.
На следующий день на первый же урок русского языка в 9-й «А» ворвалась взъерошенная Антонина Петровна и увела с собой Исмаилова. Через некоторое время дверь кабинета опять распахнулась, и в дверях появилась секретарша школы Раечка, которая поддерживала под руку бледную до синевы Элеонору Дмитриевну, бывшую классную Сеймура. Элеонора оглядела класс, вздрогнула, когда узнала Люду, и, показав на нее пальцем, сказала: «Вот она!» таким тоном, с каким указывал на несчастного Хому Брута гоголевский Вий.
— Павлова! Быстро к директору в кабинет! — приказала Раечка и потащила на себе туда же Элеонору.
— Что случилось-то, Людмилка? — крикнула ей вслед Надя.
Люда непонимающе пожала плечами.
В кабинете директора Люда первым делом увидела Исмаилова. Он стоял у огромного стола для совещаний и был так же бледен, как Элеонора. Классная руководительница 9-го «Г» сидела у противоположной стены в кресле и обмахивалась носовым платком, будто ей было жарко. Секретарша Раечка стояла с ней рядом, держа наготове стакан с водой и маленькую коричневую бутылочку, очевидно, с успокоительным средством. Антонина Петровна сидела с другой стороны Элеоноры на кончике стула, готовая в любой момент вскочить и закрыть собственным телом своих учеников. Директриса, Ольга Константиновна, величественная женщина с высокой прической из подкрашенных голубым цветом седых волос, возвышалась над собственным столом и ритмично постукивала по толстой записной книжке ярко-красной ручкой.
— Проходи, Людмила, сюда, — ласково подозвала ее к себе директриса, но Люда почему-то так испугалась, что не смогла сдвинуться с места. И испугалась она не за себя, она не чувствовала за собой никакой вины. До звона в ушах она испугалась за Сеймура.
— Скажи, пожалуйста, Люда, кто попросил тебя вызвать к мужу Элеонору Дмитриевну? — спросила директриса таким приторным голосом, что Люде сразу стало противно, и она поняла, что у директрисы, видимо, нет ничего серьезного против Исмаилова.
— Я… — начала она, но Сеймур ее перебил:
— Я ее попросил.
— Почему же раньше нам не сказал, кого попросил?
— Нипочему! — зло бросил ей Исмаилов.
— Ясно! — металлическим голосом объявила директриса с выражением нечеловеческого терпения на лице, и тут же сорвалась со своего места Антонина Петровна. Она уже не могла спокойно сидеть на месте. Ей надо было действовать, и она спросила:
— А зачем ты ее попросил, Сеймур? Разве нельзя было не втравливать в свои дела Люду? — Она смотрела на Исмаилова с ужасом. Вот она, эта ложка дегтя, которая разливается по меду ее класса. Не зря она сопротивлялась его переводу в 9-й «А». То ли еще будет?