Формула жизни. Сборник рассказов
Шрифт:
В Торонто летал либо с местного аэропорта с пересадками, либо из Лос-Анджелеса напрямую, который здесь называли двумя буквами - ЛА (эл-эй). До аэропорта в ЛА было около ста километров, и я либо брал машину, либо пользовался услугами перевозчиков, набиравших для поездки три-четыре человека. Иногда попадались интересные попутчики, как, например, владелец маленькой компании, перегонявший проданные "Боингом" самолеты в разные концы света - человек умный, наблюдательный, и прекрасный рассказчик. В местный аэропорт приезжал на велосипеде, пристегивал его на парковке цепью к ограде, и летел в Торонто. В общем, приспособился, и жизнь текла своим чередом, как будто я обретался там со времен царя Гороха.
Человек в норме живучее существо, приспосабливается везде. И, тем не менее, оглядываясь назад, понимаю, что единственное место, которое я чувствовал своим домом, это была квартира в длинном одноэтажном бревенчатом доме на двенадцать квартир, принадлежащем железной дороге, в Кировском районе Омска. Дом стоял на берегу Иртыша; там
Вечерние посиделки
Забот мне хватало и на дому. Кроме основной работы в компании, приходилось ещё поддерживать другие системы. Были и другие дела, которые тоже требовали постоянного внимания. И, тем не менее, иногда находилось время для разговоров с Маршей, когда дело уже шло к ночи. У Марши был необычный бизнес - она наводила порядок в частных и корпоративных архивах. Скажем, у человека накопилась куча разных бумаг, небольших вещей, и он не мог уже находить, что ему нужно, в куче всего этого добра. И тогда на помощь таким бедолагам приходила Марша, которая в течение нескольких дней со своей немецкой педантичностью могла раскладывать и сортировать все эти бумаги и вещи по папкам, разделам, делать надписи, ярлыки, расставлять по полочкам. Работа, конечно, специфическая, но Марше она, похоже, даже нравилась. Каким-то образом она находила клиентуру, и у неё даже было постоянные клиенты - небольшие бизнесы. Иногда, правда, ей приходилось ездить довольно далеко, но в целом как-то её бизнес существовал.
Она родилась в Лос-Анджелесе, и всю жизнь прожила в разных местах Калифорнии, начав самостоятельную жизнь на севере от бухты Сан-Франциско, и постепенно двигаясь на юг. Во время вечерних разговоров она рассказывала о своей жизни, но рассказала она как-то все быстро; мои дальнейшие расспросы много не добавляли. Самыми сильными впечатлениями были пережитые землетрясения, особенно когда они заставали её в каком-нибудь многоэтажном офисном здании на верхних этажах, где здание, по её рассказам, просто ходило ходуном. Её пожилой отец владел небольшими домами, которые сдавал в аренду. Когда жильцы не платили, он подавал на них в суд, и в таких случаях Марша представляла его на слушаниях в суде. Для неё эти дела были связаны с моральными издержками, поскольку судьи обычно принимали сторону неплательщика, что неудивительно для Калифорнии, но и не помогать отцу она не могла. У неё было несколько братьев и сестер, но связь с ними была слабая. Как я понял, это довольно типичная ситуация для их страны. Марша абсолютно не интересовалась политикой и другими высокими материями, и жила представлениями о мире, полученными во время обучения в школе, которые с тех пор, похоже, особо не обновлялись. Впрочем, если не считать некоторой обеспокоенности стремительным ростом числа выходцев из Азии, других конфликтов с внешним миром у Марши вроде не было. Собственно, и сюда, в этот новый город в Южной Калифорнии, она приехала, надеясь жить в сообществе таких же, как она, христиан. Но её планам не суждено было сбыться. Азия в лице своих передовых представителей быстро осваивала все регионы Калифорнии.
Любимым занятием Марши было посещение магазинов, торгующих всяким старьем, где она, в том числе, надеялась когда-нибудь наткнуться на драгоценную вещь - таких историй она знала множество, и с вожделением рассказывала; наверное, живо представляя, как в один прекрасный день и она вытянет из кучи хлама свое заветное сокровище.
Меня удивляла её способность бестрепетно садиться за руль своей небольшой, далеко не новой Тойоты "Кароллы", и отправляться хоть за три-девять земель. Такое отношение к езде на автомобиле типично для американцев вообще. Проехать пару сотен километров, в представлении большинства из них, это сущие пустяки. Не обходила Марша своим вниманием и другие магазины. Она могла несколько раз съездить в какую-нибудь китайскую мебельную лавку за семьдесят километров, чтобы в итоге по дешевке приобрести шкафчик, который потом доставляла с моей помощью. Расходы на бензин и своё время на хайвэях она затратами не считала.
Когда Марша в несколько приемов рассказала о своей жизни, наступила моя очередь выступать в роли рассказчика. Не скажу, что это была простая задача, но, судя по тому, как внимательно Марша слушала мои россказни, как-то я с ней справлялся. Говорить можно было о чём угодно, её интерес к рассказам не ослабевал. Марша так мало знала о жизни, а тем более о жизни в другой стране, что практически любая информация для неё была откровением. Мне приходилось хорошо напрягаться, чтобы выразить свои мысли на английском, и в этом смысле вечерние посиделки были полезными и для моего разговорного английского.
В один из темных вечеров, когда в раскрытую наполовину дверь начинал задувать сухой и жаркий, как из духовки, ветер пустыни, я закончил свой очередной рассказ, на сей раз об осенней охоте на уток. Марша задумалась. Её беспечальное чело пересекла морщина. То ли она ещё находилась под впечатлением рассказа, то ли у неё появились какие-то мысли по этому поводу. После минутного размышления она убежденно сказала: "Ты, скорее всего, писатель".
Её заключение, с одной стороны, как-то невесело развеселило меня, а с другой вызвало воспоминания, когда я действительно пытался описывать события своей жизни, и даже делал импульсивные попытки писать рассказы. К некоторому моему удивлению, итогом этих устремлений были творения, которые вполне можно было читать, но которые все равно здорово не дотягивали до уровня рассказов, какими я их хотел видеть. Те давние попытки, тем не менее, нисколько не обескуражили меня. В глубине души я чувствовал, что просто нужно время, чтобы внутри что-то постепенно созрело, и начало бы выливаться на бумагу литературным содержанием. Очень скоро, неожиданно для себя, я начал писать стихи, и это и была та стезя, на которой постепенно формировались навыки, вызревали литературные вкусы, чувство слова, ритма, гармонии формы и содержания. Но жизнь по обыкновению вносила коррективы в мои устремления, и очень скоро началась борьба за существование в своей бывшей стране, забиравшая все душевные и физические силы. Эта напряженная, во всех отношениях, жизнь, на пределе возможностей, продолжалась несколько лет, и закончилась переездом в другую, абсолютно чуждую моей натуре страну.
Приходилось снова до предела напрягать свои силы, чтобы как-то выплыть в этой ситуации, и тут было не до литературных изысканий. По жизни, мне очень редко кто-то помогал, да собственно я на это никогда и не рассчитывал. И всё же то, что в самые критические моменты те, кто находился рядом, для чьего благополучия старался, бездумно топили меня, пытались лишить уверенности в своих силах, использовать меня в своих эгоистических целях, мне во вред, дополнительно усложняло ситуацию. Оглядываясь назад, я при всей своей неплохой памяти и значительно выше средней способности помнить хорошее, могу назвать трех человек, которые в итоговом балансе сделали для меня добро. Подавляющее большинство получили от меня больше, чем дали, и очень часто - намного, а то и неизмеримо, больше. Дело даже не в балансе - я не это имею в виду. Дело в отношении; когда каждый стремится сохранять баланс, а кто больше вложил, кто меньше, это уже не важно. Я физически сильнее многих, и выносливей, и естественно, что могу сделать больше. Но если видел, что другие стараются, напрягаются изо всех своих сил, у меня никогда не было претензий. Мы вместе, дружно и хорошо делали общее дело, и это было самое главное, а не то, кто внес большую лепту. Но зачастую ситуация складывается с точностью до наоборот, когда те, кто вокруг тебя, пытаются захватить кусок побольше, а сделать поменьше, а то и вообще без затей обобрать. То, что я до сих не утонул окончательно и всё ещё топчу погрязшую в грехах и невежестве землю (это обычное состояние человечества), произошло не благодаря, а вопреки действиям других людей.
В одном из фильмов мне резанула душу фразу героя, профессионального боксера - "Everybody wants a piece of a Champion". Применительно ко мне, могу только повторить вслед за ним - да, всю жизнь окружающие, за очень редким исключением, хотели оторвать кусок от меня, в том или ином виде. И у многих это получилось и получается. Ну и в добрый час, как говорится. Что тут поделаешь, раз я такой человек. Бог с ними. Главное - не озлобиться на людей, на этот мир, и видеть его таким, какой он есть. А в нем есть всякое - и плохое, и хорошее, и неоднозначное, и все это меняется, плывет во времени и пространстве, и остается только и самому плыть в течение времени и хоть как-то выдерживать свой курс, чтобы не превратиться в щепку, которую мотают по волнам течение и ветер как хотят.
Жизнь среди людей - сложная и опасная штука. Она требует очень серьезной подготовки и предельного развития многих навыков. Но очень мало людей, которые прошли такую подготовку. Остальные учатся жить, как придется. После того, как жизнь многократно приложила меня, что называется, мордой об стол, постепенно начал что-то понимать о себе и окружающих. Но сейчас уже поздно использовать эти уроки. Поезд ушел, и полученные знания не пригодятся - просто больше не будет случая. Можно записать мысли в тетрадку, что периодически и делаю, как сейчас, и может иногда перечитать записи, но, скорее всего, даже этого не случится, а тетрадки, не открывая, просто выбросят в мусор при очередном торопливом переезде. И это нормально, никаких претензий. Люди редко осмысливают свой собственный опыт, что уж тут говорить о чужом.