Форпост
Шрифт:
— Уж очень деньги большие, — вздохнул Слимак.
— Но и корова — заглядение, — возразил староста.
— Деньги-то лежат себе в сундуке и есть не просят.
— Но и молока не дают.
— Ради этой коровы придется мне у пана луг заарендовать.
— Оно и выгоднее, чем покупать сено.
Наступило долгое молчание, неожиданно прерванное Слимаком:
— Ну, кум, говорите последнее слово…
— Я сказал: тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром — и забирайте корову. Гжиб будет в обиде на меня, ничего не поделаешь, но
Хозяйка убрала со стола посуду и вышла в чулан. Через минуту она вернулась, неся бутылку водки, две рюмки, а на тарелке копченую колбасу и вилку с выломанным зубом.
— Будьте здоровы, кум, — сказал Слимак, наливая водку.
— Пейте с богом.
Выпили, затем молча принялись жевать сухую колбасу, отложив вилку на тарелку. При виде водки Мацеку стало до того приятно, что он даже потихоньку вздохнул. Потом сунул обе руки за пазуху и чуть заметно выдвинул ноги из-под лавки. Ему пришло в голову, что в эту минуту староста и хозяин, должно быть, очень счастливы, и он тоже почувствовал себя счастливым.
— Право, не знаю, как быть, — говорил Слимак, — брать ли корову или не брать? Цену вы заломили такую, что у меня всякая охота пропала.
Гроховский беспокойно заерзал на стуле.
— Кум, голубчик, — сказал он, — золотой мой, как мне быть: ведь добро-то сиротское. Магде я непременно должен купить землю, хоть того ради, что баба блажит.
— За морг с вас не возьмут тридцать пять рублей, земля теперь дешевая.
— Стала дорожать. В нашей волости хотят какую-то новую дорогу прокладывать, так немцы скупают землю.
— Немцы? — повторил Слимак. — Да они уже купили Вульку.
— Что ж, продадут ее другим немцам, а сами перейдут поближе к нам.
— Были у меня нынче в поле два немца и все что-то выспрашивали, да я не понял, чего им надо, — сказал Слимак.
— Вот видите! Сюда норовят залезть. А стоит осесть одному, как за ним потянутся другие, словно муравьи на мед, — вот земля и дорожает.
— Да они знают ли крестьянскую работу?
— Еще как знают!.. Барышей-то немец больше получит, чем мужик, хоть он тут и родился, — ответил Гроховский.
— Чудно!
— Ого!.. Немцы — они умные. Они скота много держат, клевер сеют, а зимой ремеслом промышляют. Нет, мужику против них не устоять.
— Любопытно бы знать, какой они веры. Говорят они между собой, как евреи.
— Вера у них получше еврейской, — сказал староста, подумав, — но не то что католическая, куда там! Костел у них такой же, как у нас, с органом и скамейками. Только ксендз у них женатый и ходит в сюртуке, а в главном алтаре, где место богу-отцу, у них стоит один распятый Христос, как у нас на паперти.
— Стало быть, вера их хуже нашей.
— Хуже, — подтвердил Гроховский, — они и царице небесной не молятся.
— Ох, царица небесная! — прошептала хозяйка.
Слимак и Гроховский набожно вздохнули, а Мацек перекрестился.
— Как их еще господь бог милует! — заметил Слимак. — Пейте, кум.
— За ваше здоровье. А что ж господу их не миловать, раз у них скота много? Скот — он всему основа!
Слимак задумался и вдруг хлопнул ладонью по столу.
— Кум, староста! — воскликнул он с воодушевлением. — Продайте мне корову!
— Продам! — ответил Гроховский и тоже хлопнул по столу ладонью.
— Даю вам… тридцать… один рубль… ей-богу, только по дружбе.
Гроховский обнял его.
— Кум, дайте мне тридцать… ну, хоть тридцать четыре рубля бумажками да рубль серебром за повод.
В горницу осторожно скользнули набегавшиеся вволю ребята. Хозяйка налила им похлебки и отвела в дальний угол, велев сидеть смирно. Они и в самом деле все время сидели смирно, только Стасек один раз свалился с лавки, а Ендрек получил от матери тумака. Зато Магда притаилась, как мышка, а вздремнувшему Мацеку привиделось во сне, будто он сидит в боковушке на стуле со спинкой и пьет водку. Батрак чувствовал, как водка ударила ему в голову, как, захмелев, он развалился не хуже Слимака и во что бы то ни стало хотел поцеловать старосту!.. Вдруг он вздрогнул и, смущенный, очнулся.
Из боковушки доносился запах водки, чадила догорающая плошка. Слимак и Гроховский сидели рядышком.
— Кум… староста… — говорил Слимак, стуча кулаком по столу. — Я дам тебе, сколько ты пожелаешь, говори, стало быть… последнее слово. Твое слово для меня дороже денег, потому что ты голова. На всю волость ты один голова. Старшина — он свинья. Для меня ты старшина, да какой там старшина, ты лучше самого комиссара, потому что ты — голова… Один ты голова на всю волость, убей меня гром!
Они обнялись, и Гроховский заплакал.
— Юзек!.. Брат!.. — говорил он, — не зови меня старостой, зови братом, потому что я тебе брат и ты мне брат…
— Войцех… староста… Говори, сколько хочешь за корову?.. Я столько и дам, кишки из себя вымотаю, а дам.
— Тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод.
— Господи помилуй! — ахнула хозяйка. — Да ведь вы только что отдавали корову за тридцать три рубля?
Гроховский поднял мокрые от слез глаза сперва на нее, потом на Слимака.
— Отдавал? — спросил он. — Юзек, брат, отдавал я тебе корову за тридцать три рубля?.. Ладно! Отдаю… Бери… Пусть сирота погибает, зато уж у тебя, брат, корова будет что надо.
Слимак еще сильней стукнул кулаком по столу.
— Как, чтобы я сироту обидел?.. Не желаю!.. Даю тридцать пять рублей и рубль за повод.
— Что ты болтаешь, дурень? — урезонивала его жена.
— Не дури, — поддержал ее Гроховский. — Ты меня так угостил, так употчевал, что тебе я отдам корову за тридцать три рубля. Аминь, вот мое последнее слово.
— Не желаю!.. — орал Слимак. — Я не еврей и за угощение не беру.
— Юзек!.. — уговаривала его жена.
— Пошла вон! — крикнул Слимак, с трудом поднимаясь со стула. — Я тебе покажу, как мешаться в мои дела…