Форт Далангез
Шрифт:
— Амаль?..
Сейчас он опять станет спрашивать об этом. Всегда выжидает подходящего момента, когда я слишком занята — как сейчас — или расстроена, или устала. В таком состоянии люди склонны к неуместной откровенности.
— Амаль Меретук торопится. Её номер первый в программе, — отозвалась я, делая вид, будто наношу на лицо грим.
— Люба Пичуга не могла обучить тебя такому. Люба просто гадала на картах, в то время как ты…
— Что я?
— Ты видишь…
Он смотрел на меня с тем умилительно алчным выражением, с каким смотрят дети на витрину кондитерской лавки.
— Я вижу. Да. Амаль Меретук видит.
— Я так и думал… Я предполагал, что это у тебя врождённое!
От радости Страбомыслов принялся скакать на моей крошечной гримёрке. Флаконы на моём столике звенели, соударяясь друг с другом. Костюмы на вешале трепетали, как под порывами ветра.
— Я знал! Я чувствовал заранее!!! — громовым голосом пропел он, прежде чем я, вконец обозлившись, хлопнула ладонью по столу.
— Выход Амаль Меретук! Мой выход! — вскричала я.
Страбомыслов угомонился, но встречи с серпуховской предводительшей было не избежать.
Пожилая и по столичному элегантная дама явилась в мою скромную гримёрку после представления. И сразу же в руках Амаль Меретук оказалась пухлая пачка банкнот.
— Вы не подумайте, что С.-кий уезд — это какая-то провинция… иначе говоря, дыра… мы с мужем состоятельные люди… по-настоящему состоятельные. Понимаете?
Я кивала, ожидая продолжения. Как тут не понять? Дама между тем продолжала. Оказалось, что она осведомлена о планах цирка Страбомыслова, который направляется через Галицию в Европу, где ему предоставлен хороший ангажемент. Дама надеется, что Амаль Меретук разыщет в Европе её сына и убедит его принять деньги на содержание.
— По глупости, по молодости он связался с неправильными людьми, бежал и теперь объявлен в розыск. Но я надеюсь, что он в Европе. Все-все бунтовщики бегут в Европу…
Она выжидательно посмотрела на меня и добавила:
— Бежал, не простившись с матерью и отцом…
— Он в Лондоне, но цирк Страбомыслова окажется там не скоро, — проговорила я, предпринимая первую попытку вернуть ей пачку банкнот.
— Ах, оставьте себе! — она оттолкнула мою руку.
— Возможно, я смогу найти нарочного, который передаст деньги вашему сыну, когда мы будем уже за границей, в Австро-Венгрии.
— Отчего же вы уверенны, что он именно в Лондоне?.. Откуда вам знать?.. Впрочем… Умоляю найти его и передать, но тайно! Мой управляющий доставит вам деньги… Мы хотели перевести деньги через банк, но мой управляющий против. Он толкует об конфиденциальности. Да мы и не знаем куда переводить. И как сообщить ему о переводе. Уже второй год ни одного письма!
— Но эти деньги?..
— Ах, эти лично вам! За беспокойство…
Я провела пальцем по обрезу банкнот.
— Но тут… Это слишком много! Слишком щедрая плата за такую услугу.
Ничего не ответив на моё возражение, дама снова спросила:
— Так вы сказали, что он в Лондоне?
— Именно Лондон.
— С ним всё хорошо?
Как ответить на столь прямой вопрос, если он задан страдающей матерью?
— Он здоров, — ответила я и от всей души взмолилась Господу о скорейшем окончании разговора, но моя собеседница желала обрести полную уверенность.
— Прошу вас. При помощи денег жизнь его совершенно наладится.
Её глаза заискрились слезами. Сердце Амаль Меретук сжалось от жалости.
— В Лондоне тоже можно жить. Город как город. Кого там только нет! И русских бунтовщиков немало. Ручаюсь, не пройдёт и полугода, как сын напишет вам.
— Вы говорите так уверенно… Вы вселяете в меня надежду… Может быть, что-то нужно ещё?
— Вот это, — Амаль Меретук указала пальцем на кулон, блиставший бриллиантами меж тонких ключиц госпожи предводительши.
— Это подарок мужа. Но если угодно, я могу заказать точно такой же и пошлю его вам… или лично?
— Подарок мужа — это очень хорошо. Я должна отдать его вашему сыну.
— Но зачем? Зачем ему женский медальон?
— Это связь, якорь, который привяжет вашего сына к вам. Амаль Меретук знает, как это сделать.
Вот вкратце и весь разговор. Жена уездного предводителя отправилась в Серпухов, а я осталась под цирковым шатром с бриллиантовой подвеской и пачкой денег. Действительно, в последнее время дела цирка шли не так, чтобы очень уж хорошо, а скорее вовсе плохо. Публике приелись акробаты и дрессированный медведь на велосипеде. За год ресурсы хлебной Московской губернии исчерпались. Кассовые сборы начали падать. Выходя на арену, я всё чаще видела в зрительном зале пустующие места, и их с каждой неделей всё прибавлялось. Переезд в Галицию требовал неимоверных затрат. А потом нас ждали Трансильвания и Вена. В Австро-Венгрии у Страбомыслова был хороший антрепренёр, письмо Страбомыслову прислал, дескать, в Трансильвании своих цыган мало — подавай ему наших. Страбомыслов собирался не долго. Так мы покинули Московскую губернию навсегда.
А сына предводительницы Амаль Меретук разыскала в Лондоне без труда. Он поразился, получив письмо от циркачки, и сразу же мне ответил. Стоит ли упоминать о том, что к письму прилагалась бархатная коробочка с медальоном? Вскоре между матерью и её потерянным сыном завязалась переписка. Гастролируя с цирком Страбомыслова по Австро-Венгрии, я окольными путями узнала о счастливо окончившемся визите С.-ской предводительши в Лондон.
Добрые дела заслуживают награды, не так ли? Вот и Амаль Меретук получила своё. Но об этом я расскажу чуть позже.
Мне едва минуло 30 лет, а уже перевидала многие страны и тысячи людей. Казалось, Амаль Меретук знает о жизни всё. Я сопоставляла, сравнивала, но в сердце жили первые детские впечатления: старый солдат, спасший меня от одинокой смерти, его товарищи и их тяжелая служба неласковому Отечеству. Само это Отечество, наш дом, наш мир, его бескрайность, чистосердечие и отвага. Его лень, босячество, безалаберность, вороватость. И это странное смирение перед несправедливостью и в то же время осознание собственной исключительной правоты, и упорство, и мужество в отстаивании её. Амаль Меретук всё время думала о России и всегда мечтала туда вернуться. Тем не менее наше европейское турне длилось нескончаемо долго. Артисты цирка Страбомыслова стремились вернуться в Россию, но Великий Клоун на европейских гонорарах богател. Испытывал ли он тоску по плакучим берёзкам и раскисающему по осени чернозёму, кто знает? Чёрно-белая маска клоуна, цветной колпак, полосатый балахон и огромные, с загнутыми носами ботинки обеспечивают приватность чувств лучше самых толстых монастырских стен.