Фортуна
Шрифт:
Так они болтали, когда вдруг раздался странный шум: это возвращался домой Стеффенсен. Дверь распахнулась настежь, и появился сперва сверток запачканного маслом холщового платья, затем ящик с инструментами и, наконец, сам Стеффенсен, красный до корней волос. Он засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, прошел мимо. Он был молчалив, как пушка, которая готова выстрелить.
Грета отложила работу и нашарила руку Абрахама.
— Отец, ты получил расчет?!
— Да! — прогремел первый выстрел. — Я получил расчет. Со мной обошлись совершенно бесцеремонно. Я, Стефан Стеффенсен, специально выписанный из Кристиании
Он стал перед ними обоими и вдруг словно сообразил, кто такой Абрахам.
— Ах! Я забыл! Ведь у лас в гостях один из этих великих господ! Что вы скажете, высокоуважаемый? Спроси его, Грета. Ты можешь узнать от него, что случилось с твоим отцом.
— Я ничего не знаю об этом, Стеффенсен! Я даже не хочу думать, чтобы это было возможно! — отвечал Абрахам. Он побледнел, в нем вспыхнула злоба при мысли о том, что дирекция или его отец приняли это решение, не посоветовавшись с ним.
— Ах, вы не знаете? Ну так, черт вас подери, сейчас узнаете! Меня выгнали без законного предупреждения, не дали себе даже труда подыскать предлог! Мне просто сказали, что я уволен «за неблаговидное поведение». Слышали вы? Я уволен «за неблаговидное поведение»! — Стеффенсен покраснел. Глаза его налились кровью. — Только подумать! — воскликнул он. — Оказывается, мало того, что они владеют всем на земле и на небе, включая и эти проклятые машины, отбирающие у нас здоровье и силы, и что приходится все это терпеть. Нет, мало этого, — они еще требуют, чтобы их уважали! Кого уважать-то? Маркуссена, этого подлого борова, Левдала, этого…
— Тише, отец!
— Послушайте, Стеффенсен, — сказал Абрахам, вставая. — Я совершенно согласен с вами: дирекция поступила совершенно безответственно, и даю вам слово, что вы получите полное удовлетворение.
Эти слова сбили Стеффенсена с толку, но Грета радостно воскликнула:
— Ну вот видишь, отец! Иди же сюда и успокойся! Ты слышишь: управляющий все устроит.
Стеффенсен был склонен еще раз вспылить, но уверенный тон молодого человека произвел на него впечатление, и, когда Абрахам ушел, старик пробормотал:
— Может, и в самом деле в нем что-то есть…
— Ну вот видишь! — торжествующе воскликнула Грета. — А ты-то всегда твердил, что он такой же, как и остальные!
Стеффенсен посмотрел на нее и сказал:
— Ну, а если ты все-таки ошибаешься, Грета?!
— Ну, тогда уж мне лучше умереть… — ответила она тихо.
Абрахам шел в город твердыми шагами. Теперь будут сведены все счеты. Он не побоится выступить на заседании правления! Он открыто выскажется: он не желает, чтобы о фабрике, на которой он работает управляющим, говорили, что способных людей выгоняют на улицу за то, что на празднике они сказали несколько слов, которые не понравились вышестоящим.
Сперва предстояла борьба с отцом. Довольно проявлял он сыновней почтительности! Он потребует прав взрослого человека. Хотя отец его и замечательный во многих отношениях человек, невозможно все же отрицать, что жизнь среди коммерсантов немало изменила его.
Абрахам решил поговорить с ним открыто и честно,
По пути к дому Абрахам обдумывал предстоящий разговор с отцом. Когда он подошел к городу, речь его была уже готова. Она начиналась словами: «Отец! Я пришел потребовать своих прав взрослого человека!»
Профессора не было дома, и у Абрахама сразу мелькнуло подозрение, что отец был подготовлен к его приходу и хотел уклониться от первой вспышки. Они часто говорили о Стеффенсене, и профессор должен был знать, что все происшедшее не могло не оскорбить Абрахама.
Горничная сказала, что профессор наверху. Абрахам пошел вверх по лестнице. Это было хуже: ему придется объясняться в своих собственных комнатах, где, ради больной, нужно соблюдать полную тишину и где настроение праздничного покоя вокруг новорожденного несколько затрудняло употребление резких и жестких слов.
Но это не могло остановить его. Так нужно было. Он должен рано или поздно доказать им, что, когда это необходимо, у него найдутся и характер и сила воли!
В прихожей на столике лежали незнакомая шляпа и палка. Он мельком взглянул на них, но, не задумываясь, быстрыми шагами пошел в гостиную.
Отец вышел ему навстречу из спальни. Профессор протянул руки и хотел что-то сказать, но Абрахам начал сразу же мягко, но серьезно:
— Отец! Я пришел потребовать своих прав…
— Тише, тише! Ради бога, тише, мой мальчик! Не говори так громко! — прошептал профессор и потянул его в дальнюю комнату.
— Я буду спокоен, отец, и буду говорить тихо, но выслушать меня ты обязан!
— Да, да, дорогой Абрахам! Но в такую минуту…
— Я не могу дольше ждать, отец!
— Но Бентсен остался там один…
— Доктор? — Абрахам вдруг вспомнил незнакомую шляпу. — Что он там делает?
— Я хотел послать за тобой, но не знал, где ты…
— Боже мой! — воскликнул Абрахам. — Что здесь произошло? Заболела Клара?
— Нет, нет! Клара принимает все это спокойнее, чем можно было ожидать…
— Да что же случилось, отец? Скажи!
— Я думал, что девушка сказала тебе… Началось с того, что он почувствовал себя…
— Он?! Маленький Карстен? Отец! Отец! Что с ним? Судороги?
— Нет, мальчик мой, это не судороги… Вернее…
— Ты не уверен, отец? Пусти меня туда! Позволь мне взглянуть на него!
— Нет, нет! Успокойся! Я пойду сам. Возможно, что все это просто маленькая лихорадка…
— Иди туда! Иди, отец! Поторопись, пожалуйста! И вернись рассказать мне. Господи, неужели мы его потеряем!
Когда отец ушел в спальню, Абрахам подошел к окну и стал смотреть на старый сад, в котором он играл в детские годы. Местами уже зеленела трава. Почки на липах заметно вздулись.
Но ни одна мысль, ни одно воспоминание не могли вытеснить в душе его чувство страха, разраставшееся в его легко возбудимой фантазии из недоброго предчувствия почти в убеждение. Это должно было случиться. Он потеряет сына. Ничего не могло быть естественнее: мальчик слаб, очень мал и с трудом появился на свет божий! Разве не умирает множество здоровых, нормальных детей в таком возрасте? Нет! Надежды не было! Он чувствовал это совершенно ясно.