Фортуна
Шрифт:
— Что ты оглядываешься? — спросила Клара. — Я велела отнести все, что будет продаваться, вниз, в комнаты отца. Там и будет происходить аукцион. Я полагала, что ты не захочешь ничего прятать или утаивать.
— Конечно, дорогая Клара! Я очень рад видеть тебя такой бодрой и сильной. Это совершенно правильно. Это очень хорошо с твоей стороны, и, знаешь ли, это больше, чем я от тебя ожидал!
— Да, — отвечала она со скромной улыбкой, — я ведь очень хорошо знаю, что ты обо мне низкого мнения. Ты всегда считал, что я умею только наряжаться…
— Да нет, вовсе нет! Этого я никогда не думал! Но, признаюсь, я был неправ по отношению к тебе.
В этот момент вошел маленький Карстен, чтобы пожелать спокойной ночи. Он был в ночном халатике, сонный и чудесный. Когда он вышел, все сели за стол, поближе к печке.
— Видишь ли, Абрахам! У нас к чаю ничего нет, кроме хлеба и масла, и еще кусочек сыру в честь твоего приезда.
— Это замечательно! Это чудесно, Клара! Я ничего лучшего и желать не мог! — И он наклонился, чтобы поцеловать ей руку.
— Но что ты так осматриваешь комнату? Ты чего-нибудь ищешь?
— Я хотел спросить о рабочем столике покойной матери… Разве это было уж настолько необходимо?
— Но неужели ты позволил бы мне спрятать такую ценную вещь? — жестко спросила Клара. — Это дало бы повод к разговорам!
— Я считаю, — вставил профессор, — что, в самом деле, Клара могла бы с чистой совестью сохранить эту вещь… Это ведь был подарок. Память о счастливейших днях…
— Нет, отец! Клара все-таки права! — отвечал Абрахам с усилием. — Выпьем уж горькую чашу до последней капли! Это было разумно с твоей стороны, Клара…
Они поужинали и теперь сидели за круглым столом, когда снова вошла горничная и передала записку Абрахаму.
— Ну? Что это такое? — спросила Клара. — Опять этот несносный Крусе?
— Да… Это, вероятно, что-то крайне важное. Он пишет, чтобы я обязательно пришел сегодня вечером. Придется пойти.
— А по-моему, не стоит; я уверена, что ты отлично мог бы пойти и завтра утром.
— Нет, Клара! Помни, что мы теперь уж не так независимы, как прежде. Унижаться мы не будем, но подчиняться нам иной раз придется. Правда, отец?
Старик пробормотал что-то невнятное: он все время не отрываясь смотрел на сына. Когда Абрахам, пожелав спокойной ночи, пошел к дверям, профессор, казалось, хотел встать и сказать что-то, удержать его, помешать ему уйти, но бессильно опустился в кресло и закрыл лицо руками.
Клара проводила мужа до дверей и очень ласково попросила его поскорей вернуться домой. Она обещала ожидать его прихода. Ей очень не нравилось, что Абрахам сразу попал в руки этого Крусе; у него тоже было немало всяких «нелепых взглядов».
— Ах, Клара! Как постарел отец! — сказал Абрахам, когда Клара помогала ему надеть пальто. — Подумай, у него тряслись руки, когда он брал чашку с чаем! А у него ведь были такие уверенные руки! Бедный отец!
По пути Абрахам думал о том, почему Крусе так настойчиво хотел его видеть.
Оба они слегка смутились, когда встретились. Крусе сердечно пожал ему руку:
— Бедный мальчик! Это было для тебя, верно, громовым ударом! Но я считал, что лучше, если ты узнаешь именно от меня!
— Да, да! Спасибо за телеграмму! Это ты хорошо сделал!
— Я послал за тобою так поздно вечером, прости пожалуйста! Но, видишь ли, я, по правде говоря, был все эти дни в величайшей тревоге. Да и многие тревожились вместе со мною. Меня радует, что у тебя такой спокойный вид, — значит, все в порядке; но все-таки это была неосторожность…
— Что ты хочешь сказать? — спросил Абрахам, и темное предчувствие чего-то ужасного сжало его горло.
— Что я хочу сказать? Да ты в уме ли, друг? Деньги, конечно! Ведь они у тебя? Деньги наших рабочих, строительного фонда и больничной кассы?
Абрахам схватился руками за грудь; он почувствовал острую боль, словно от удара под ложечку, в голове у него помутилось, и он с трудом выговорил только одно слово: «Отец…»
— Ну да! Твой отец взял деньги из кассы! Это мы знаем! Но ведь он взял только взаймы на один день!
Абрахам кивнул головой.
— И твой отец возместил деньги на следующий день?
Абрахам продолжал стоять молча, разинув рот и широко открыв глаза.
— Ах, будьте вы прокляты! — воскликнул вспыльчивый маленький адвокат. — Все вы, оказывается, банда преступников! А женушка твоя при этом прячет свое серебро, то есть, иными словами, крадет! Да, я прямо говорю, — крадет! А твой отец! Твой великий отец! Мало того, что он разорил моего отца и многих других, но я только обращу твое внимание на один маленький штрих, и ты поймешь, что он такое! Ты сказал ему, что у фру Готтвалл есть кое-какие сбережения?
— Нет! — отвечал Абрахам, но все-таки покраснел, потому что, как он ни был расстроен, в это мгновение он все же вспомнил, что однажды за столом он рассказал отцу о замысле фру Готтвалл поставить какой-то особенный памятник маленькому Мариусу.
— Вот видишь! — с горечью воскликнул Крусе. — Ты вспомнил, но не хочешь признаться! Так слушай же: за неделю до катастрофы твой отец выманил у фру Готтвалл банковую сберегательную книжку под предлогом, что устроит ей более высокие проценты! Что ты на это скажешь? Да знаешь ли ты, что такое твой «великий» отец? Он просто-напросто самый обыкновенный жулик!
Абрахам быстро опустился на стул. На несколько минут он потерял сознание. Крусе испугался и упрекнул себя за слишком резкие слова. Абрахам пришел в себя и открыл глаза. Тогда Крусе сказал:
— Ты не должен сердиться на меня, Левдал! Но ты ведь не можешь не понимать, каково мое состояние! Ведь эта история с деньгами рабочих сводит на нет добрую половину всей моей жизни.
Абрахам как-то безвольно протянул ему руку: видно было, что он еще чувствует себя парализованным. Крусе попросил его успокоиться и стал ходить взад и вперед по комнате.