Форварды покидают поле
Шрифт:
— О Спартаке мне рассказывал Гуттаперчевый Человек, даже книжку о нем подарил.
Мы сразу навострили уши. Гуттаперчевого Человека, Бориса Ильича, мы никогда не видели, но слышали о нем много интересного от Саньки и его родителей.
— Жил Спартак задолго до нашей эры. Сам он фракиец. Есть такая область в Греции, Фракия. В ту пору римляне хотели властвовать над всем миром, ну, как Антанта или, скажем, Наполеон Бонапарт. Они взяли Спартака в плен и отдали в гладиаторы.
— А кто такие гладиаторы? — спросил Степка.
Забыв обо всем, мы слушаем рассказ о драматических событиях, разыгравшихся в 74 году до нашей эры в
Да, Санька—человек образованный! И не мудрено: он успел уже много поездить, был в Третьяковской галерее и в Эрмитаже. Знаменитых художников он знает не хуже, чем я — футболистов. В доме у них альбомы с репродукциями. Санькина мать происходит из богатой дворянской семьи. Еще курсисткой она влюбилась в циркового артиста Пауля Стона и бежала с ним из дома родителей. От Анны Ивановны Санька и набрался знаний по искусству, литературе, она развила в нем любовь к книгам.
В их клетушке с крошечным, как на голубятне, оконцем над столом висит портрет Максима Горького, а под ним выведены каллиграфическим почерком слова из «Моих университетов»:
«Если бы мне предложили: «Иди, учись, но за это, по воскресеньям, на Николаевской площади мы будем бить тебя палками!» — я, наверное, принял бы это условие».
Вот и сейчас, пока мы со Степкой купаемся, Санька сидит на раскаленном песке, по-турецки поджав ноги, и, грызя ногти, читает основательно потрепанную книгу.
— Сань, а Сань! Где мы находимся? Что это за земля? — выходя из воды, спрашивает Степан, оглядываясь вокруг, словно наш бриг пришвартовался невесть где.
Санька недовольно глядит на него. Он поглощен сейчас образом благородной Джеммы, историей о муках и мужестве Овода, о тайной организации «Молодая Италия» и горькой судьбе падре Монтанелли.
— Откуда мне знать? Говорил — надо взять карту. Тоже мне мореплаватели!
Мы принялись разглядывать берег, пытаясь определить свое местонахождение. А вдруг «Спартак» действительно заплыл за тридевять земель, в неведомые страны, и о нас с восторгом будут вспоминать потомки, как вспоминают Фритьофа Нансена.
В ТУ СТОРОНУ, ГДЕ ТИШЬ И БЛАГОДАТЬ
Чуть поодаль от золотого песчаного берега тянулся густой лес, манивший к себе прохладой. В этот знойный день все мы остро чувствовали усталость. Подолгу грести оказалось нелегким делом.
Трезор остался сторожить лодку, а мы поднялись на пригорок и сразу же вошли в густой и пасмурный лес. Зеленая полутьма и сыроватая прохлада навевали тоску, лес всегда немного пугал меня мертвой тишиной и строгой насупленностью деревьев. Вдруг что-то метнулось над головой. Две белки, обгоняя друг друга, стремительно взбирались под самую крону могучего дуба. Рядом, словно фабричная труба, поднялась к небу сосна, на ее шелушащемся стволе застыл ручеек смолы, похожей на засахаренное абрикосовое варенье.
— Хлопцы, еж! — вдруг крикнул Санька и стал подбираться к заросшему папоротником овражку. Еж лежал почти на самой поляне: то ли грелся под едва проникавшими сюда лучами солнца, то ли охотился за какой-нибудь тварью. Наше появление нарушило его замыслы.
— Давайте возьмем его в лодку,— предложил Степа.
— Ежа нам еще не хватает! — рассердился я. — В лодке и так повернуться негде. Собаки, ежи — может, подать вам еще суслика или носорога?
Только Трезор поддержал меня. Лютым несмолкающим лаем встретил пес нового члена экипажа. Он буквально набросился на Степана, державшего ежа в кепке. Точильщик отступил. Я ликовал, от радости тоже стал прыгать позади Трезора и даже лаял. В конце концов Санька, отлично знавший неспокойный характер Трезора, решительно взял из рук боцмана кепку с ежом и пошел в лес.
На опушке, где был найден еж, разложили костер. Пока мы с Саней чистили картофель, боцман, он же кок, варил пшено. Откровенно говоря, я не очень верил в кулинарные способности друга. Жили они с отцом по-холостяцки, питались всухомятку и, только выезжая на рыбалку, варили какую-то особенную уху, ароматную и острую.
Но мои опасения оказались напрасными. Обжигаясь горячим и удивительно вкусным супом, мы рассыпались в похвалах. Даже Трезор отдал должное Степкиному мастерству.
Мы развалились на душистой траве и сладко дремали, не думая ни о настоящем, ни о будущем. Вахту нес Тревор — самый непритязательный и бескорыстный член экипажа. Теперь я оценил его самоотверженную службу на бриге «Спартак».
Проснулся я поздно, по все-таки раньше всех. Санька спал, широко раскинув ноги, Степка храпел, будто у него в груди работал мощный двигатель. Взяв длинную травинку, я стал водить ею по пятке товарища, но пятка настолько затвердела от грязи, что Степан потерял всякую чувствительность. От скуки поймал жучка в траве. Сперва пустил его на оголенный Степкин живот. Жучок исколесил его вдоль и поперек. Тогда, сняв жучка с живота, я бросил его в открытый рот Точильщика. Тот мотнул головой и с жадностью проглотил беспомощное насекомое. Второй жук оказался более крупным, примерно таких габаритов, как таракан. Я с боязливым любопытством следил за ним, он скрылся в темной Степкиной пасти. В старину люди приносили в жертву идолам даже своих детей. Эта пасть мне теперь казалась жертвенником. Но где я мог набрать такое множество жуков? Они будто разгадали ненасытность спящего идола и больше не попадались мне на глаза. Ободренный успехом, я поймал муху. Проглотив и ее, Степка вскочил словно ужаленный. Он дал бы волю своему гневу, но Санька вырос между нами:
— Настоящие психопаты, даже поспать не дают! Того и гляди, перегрызут друг другу глотки.
С грозным достоинством Степка спросил:
— Ты что сделал?
В нем чувствовался задор мужчины, решившего идти напролом. Я же находил свою шутку весьма забавной и с трудом сохранял серьезность.
Точильщик, посылая на мою голову проклятия, отошел в сторону и, вложив два пальца в рот, легко освободился от супа, жуков и мухи.
Солнце садилось в червонном зареве. Исполинский прекрасный мир простирался перед нами, вызывая восторг и изумление.
Медленно плывет «Спартак» вдоль зеленых берегов. Природа полна волшебного великолепия и таинственного очарования. Небо в пепельно-оранжевых облаках словно плывет вслед за малахитовой рекой, унося меня, Степку, Саньку и Трезора в неведомые дали.
Санька сидит на корме, свесив ноги в воду, и подгребает веслом. Но вдруг он кладет весла и заводит фальцетом:
Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать...
Значит, не я один настроен лирически. Я счастлив. Кончилась вахта. Санька сел на весла, Степка на корму, а я растянулся, на целых шестьдесят минут свободный от всяких обязанностей.