Фотографирование осени
Шрифт:
не делают замечаний, но смотрят не очень приветливо: я забы-
ваю улыбаться тем, кого фотографирую, от этого они плохо
слушаются, смотрят в объектив, выходят какими—то деревян-
ными, буратинными, глядя на их портреты так и думаешь, что
это они так натужно и громко объявляют остановки.
До реки я не дошла, мне позвонили и сказали, что надо
срочно снимать учения пожарных, осталось полчаса буквально.
Пришлось уйти от мать-и-мачехи, быстро
поработать, потом заодно позвонила спортсменам, растаял
снег, закончился сезон, и я пофотографировала их — все как
один хотели сняться со своими лыжами, прямо беда. Ладно,
редактор выберет лыжника с открытым лицом и поставит на
обложку, все эти хитрости известны, а остальным отдам их фо-
тографии, будут довольны. Или даже продам, тоже согласятся.
В общем, в итоге домой пришлось ехать поздно, читать про го-
лод уже не хотелось, я смотрела в окно и думала, что из всего,
что я когда-то фотографировала, мне б хотелось стать вот тем
унылым пейзажем за окном — весна, а травы ещё нет, и по по-
лю люди в ветровках идут к реке. Рядом села какая-то старуха,
я увидела в окне её отражение и почему-то испугалась — седая,
с большими круглыми глазами. Как привидение или что поху-
же. Это же всего лишь свет и тень, свет и не свет, но всё равно
было страшно. Пришлось выпрыгивать из автобуса и ждать
следующий. Начался дождь, и я замёрзла, но мне было всё рав-
но.
Где правда
Ни с какого товарного поезда меня, конечно, не снимали,
это я наврала, а остальные почему-то поверили, хотя до этого
со мной ничего подобного не было. Смешно, можно придумать
всякого, а тебе поверят, даже в самую ерунду поверят, наврал
же Длинный Зойке про свою смертельную болезнь, что его в
армию не заберут. Она ему поверила и через это полюбила всей
душой, не боялась скорой разлуки, хотя ясно, что если смер-
тельная болезнь — всё равно расстанутся. Чего она была такая
спокойная, непонятно совершенно. Может, просто хотела ду-
мать, что не расстанутся никогда, вот и думала, и чего ей дался
Длинный? Башган гораздо лучше, то есть, Длинный рядом с
ним просто ни в какие ворота. А потом пришла повестка, вызов
на медкомиссию, и он вернулся оттуда на рогах, а с утра ещё
полдня лежал без движения. И только потом все узнали, из-за
чего он надрался — комиссия ему подтвердила его болезнь,
освобождение он получил, правда, всё это было не в тот же
день, не в день комиссии, ему провели большое обследование,
и он каждый раз после анализов или каких процедур возвра-
щался домой никакусенький, а это при его болезни никак нель-
зя, категорически. В конце концов его положили в госпиталь на
обследование, но эта идея потом врачам не очень-то понрави-
лась, потому что больной из Длинного никакой — мало что не
умещается в кровать, так ещё ходит по коридору туда-сюда це-
лый день, курит втихаря, ругается с санитарками — всё от не-
рвов. К тому же ещё Зойка стала приходить каждый день сто-
ять под окнами. Время ноябрь, а она в джинсовой курточке, в
короткой юбке, без шапки. Врачи её гоняли, чтобы шла домой,
а она уйдёт, погреется в кулинарии полчаса, и снова стоит.
Пришлось её пускать в больницу в палату к Длинному, а то по-
том ещё у неё почки лечи, оно надо? У нас весь город в этом
госпитале лечится, больше негде, и врачи уже всех знают, вот и
про Зойку известно, что ей до пяти лет матрас сушили — пока
почки не пролечили, но ведь постой в ноябре на ветру — и сно-
ва позорище. Потом за Зойкой стали посылать из школы —
шутка ли, девятый класс, выпускной, а она в госпитале пропа-
дает. К Длинному даже его бывшая классная приходила, чтобы
он Зойку гонял от себя. А ему что — он болеет, а он Зойку лю-
бит, и она его, вот и весь разговор, оба вдруг поняли, что им не-
долго осталось вместе, вот и ловят каждую минуточку. У нас на
улице никто не верил, что Длинному недолго осталось, люди
говорили: тоже мне, натворил делов — и помирать, всем бы
так, но он вернулся из госпиталя после обследования и всем
показывал справку, что ему жить совсем недолго — пришлось
поверить. И пришлось простить, и немало, потому что он много
чего натворил. Длинный сам ходил по домам со своей справ-
кой, просил прощения. А к кому прийти не смог сразу — под-
сылал Зойку, на разведку, она издалека начинала, мол, Длин-
ный-то, смотрите, болеет, жалко его. Хозяева говорили: да,
жалко. Зойка: а сколько всем напакостил, теперь вот кается, но
дела-то остались, никуда ж дела не деваются. А хозяева ей: да
уж забыли почти, чего там. Зойка: может, ему самому это и ска-
жете, а? Они: да чего б не сказать? И на следующий день или
уже в этот вечер идёт Длинный, с пивом или портвейном, вот и
всё, и дело готово. Длинного все прощали, даже баба Нюра, по
которой он стрелял из рогатки проволокой, и она потом ещё