Фотосессия в жанре ню. Бонд, мисс Бонд!
Шрифт:
– Оленька, детка, ты как?
Заботливая мама заглянула дочери в лицо.
Оля со стоном сдвинула мокрую тряпочку со лба на глаза и шумно вздохнула.
– В общем, инвалидность, страдания и общение с медициной на всю оставшуюся жизнь, если только она вообще останется, эта жизнь! – резюмировал толстокожий папа, захлопнув наконец энциклопедию.
– Можно, я пойду? – робко спросил Майкл.
– Иди, Миша, спасибо тебе, извини, пожалуйста, – скороговоркой пробурчала Оля.
– Да я всегда… Я сколько угодно…
Затрещал паркет, проскрипел линолеум, мягко хлопнула дверь – Майкл удалился.
Оля открыла глаза и в упор посмотрела на маму:
– Елка умерла?
– Конечно, нет, что ты, Дашенька, возможно, выживет, она девочка молодая, здоровая, сильная! – невыносимо бодрым голосом заворковала мама, подтыкая под Олины бока плед.
Нестерпимая фальшь ощущалась не только в ее тоне, но и в самих словах: никогда раньше Галина Викторовна не называла «беспутную шалаву» Елку Дашенькой и не желала ей ничего доброго.
«О покойниках или хорошее – или ничего», – вспомнилось Оле, и сердце ее сжалось.
– В больницу звонили? – хмуро спросила она.
Мама с папой переглянулись, сгорбились и дружно опустили глаза – точь-в-точь как школьники, избегающие встречаться взглядом с учительницей, которая только начала произносить могущественное и страшное заклинание вызова к доске.
– Звонили или нет? – Оля смахнула с лица холодный компресс и села.
– Звонили, звонили, ты лежи, лежи! – подхватилась мама.
– Звонили, и что?
– И что…
Мама вздохнула.
Недипломатичный папа загудел сочувственно:
– И ничего хорошего, конечно! Баба Женя, может, и выкарабкается, второй инфаркт – не третий, а подружка твоя… Эх…
Оля стиснула зубы.
– Ну, поплачь, деточка, поплачь! – потянулась к ней мама.
– А что полиция? – резко отстранившись, спросила Оля.
– А что полиция? – пожав плечами, повторил папа. – У них всего одна версия: несчастный случай. Перепутала, мол, дурная девчонка с перепою обычную питьевую воду с уксусной кислотой!
– Несчастный случай, говоришь?
Оля склонила голову к плечу, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу.
Внутренний голос на удивление витиевато и прочувствованно ругался классическим матом.
Оля отшвырнула в сторону плед и встала с дивана.
– Ты куда, деточка? – встревожилась мама.
– Мне нужно.
– Оль, ты не волнуйся, мы их родственникам позвонили, они все, что нужно, сделают, – успокаивающе зарокотал папа. – Насчет похорон, и вообще…
– Да при чем тут похороны?! – Оля рванула на себя витражную дверь гостиной и обернулась на пороге.
Свет из прихожей, пробивавшийся сквозь цветные стекла, окрасил ее бледное лицо пугающими пятнами.
– У меня совсем другое дело!
– Может, ей еще валерианочки? – заговорщицким шепотком спросил папа маму.
– Ничего, ничего… Образуется, – невнятно отговорилась Галина Викторовна, внимательно глядя на дочь.
Зеленые и синие узоры на ее лице сложились в подобие маскировочной раскраски, а алые и бурые пятна напоминали подтеки крови. Выглядело это ужасно, но Галина Викторовна неожиданно загляделась.
Решительным и бледным лицом в спонтанном макияже в стиле «милитари» ее кроткая Оленька – впервые в жизни – удивительно походила на Рэмбо!
– «В этом городе закон – это я. И мне ты не нравишься», – неожиданно для самой себя процитировала победоносного киногероя Галина Викторовна.
Ей самой рэмбовидная дочь неожиданно понравилась.
– Сидеть! – рявкнула новая Оля на поднимавшегося с места папу.
Тот послушно плюхнулся в кресло.
Не шевелясь и напряженно прислушиваясь, родители провели в гостиной минут пять. Все это время Ольга в нехарактерной для нее бесцеремонной манере шумела в своей комнате, стуча ящиками стола и хлопая дверцами шкафа. На шестой минуте шумы переместились в прихожую и завершились финальным аккордом в виде оглушительно хлопнувшей двери.
С топотом пробежав вниз по лестнице, Оля выскочила во двор и своим появлением произвела там примерно такое же впечатление, какое вызвал бы спикировавший в тихий курятник буревестник.
Широкие завязки ее флисовой шапочки разметались, как уши буденовки, а распахнутое пальто развевалось за плечами, как бурка. Ремень сумки, наискось пересекавший укрепленную толстым свитером грудь, смахивал на патронташ. В кулаке левой руки Ольга Павловна Рэмбо на манер гранаты-лимонки зажала мобильник, а правой охлопывала себя по карманам, точно в поисках запропастившегося куда-то холодного оружия.
Обсуждавшие новогоднюю телепрограмму бабушки на лавочке замолчали, молодая мамочка с коляской резко дала задний ход, дети в сугробе застыли, как слепленный ими снеговик. Ни с кем не поздоровавшись, обычно безукоризненно вежливая Оля с ускорением пересекла двор, вылетела на улицу и взяла на абордаж отчаливавший троллейбус.
Выпрыгнув из него на остановке «Городская больница», Оля зашагала по утоптанной народной тропе к главному входу, но на полпути притормозила у ответвления дорожки.
– Направо пойдешь – в магазин попадешь, – пробурчала она по аналогии со старым сказочным сюжетом.
Вместо сигнального камня с разъяснительными надписями у развилки стоял стенд-раскладушка, эротично прикованный за одну ногу цепью к фонарному столбу. Тем, кто проследует по стрелке, указатель обещал «Продукты, фрукты, книги, игрушки и др. в ассортименте». Оля в данный момент нуждалась именно в «др.» – а конкретно, в информации.
Она решительно свернула налево, с усилием пробилась через ревматически тугой и скрипучий турникет и, вновь оказавшись за территорией больницы, вышла к магазину с умилительным названием «Три медведя».