Фраер
Шрифт:
Она не была красавицей, но у неё совершенно по особенному пахли волосы, кожа. Как то иначе светились глаза. Была совершенно иная походка, чем у других женщин. Короче, совпали обе половинки одного целого. Она была старше меня на два или три года, замужем. Воспитывала сына лет десяти.
Я желал её страстно, не мог даже думать о других женщинах. Той последней, окончательной близости, которая дала бы толчок новым отношениям, еще не было, хотя я часто заходил в её кабинет и просто пожирал её глазами.
Однажды на праздники я остался ответственным по нашему строительному тресту. Я сидел у себя в кабинете и что-то писал. В здании была только диспетчер.
Вошла Лена.
– Я хотела с тобой поговорить,– сказала она,– ну, ладно...если ты занят, тогда потом…
Я отложил в сторону исписанные листки. Вскочил со стула.
– Пойдём в кабинет к управляющему,– сказала она.- Там диван. У меня есть ключи.
Я потянул ее к себе.
* * *
В тишине слышалось лишь наше дыханье. Мерцали её глаза через неплотно опущенные веки. Это было, как плаванье в неспокойном море. Нас с головой захлестывало волнами, мы задыхались под тяжелыми, сотрясающими тело ударами, нас выносило вверх, к ослепительному солнечному свету и снова швыряло вниз, в черные провалы беспамятства. Переводя дыханье, мы едва могли выговорить, только простонать имена друг друга...
* * *
Прыщавый Кипеш читал в слух газету.
– А вот братва, что пишут! В Чечне генерал Дудаев набирает добровольцев в национальную гвардию. Обещает дом с садом, землю, зарплату.
Кипеш мечтательно закатывает глаза.
– А чо, пацаны, было бы по ништякам, получить в Чечне автомат, приехать сюда и разобраться со всеми козлами и мусорами!
Дедок, после чифира размягчившись душой закуривал сигарету.
– Ну да, по ништякам. Только ты не забывай, что тебе для этого сначала надо обрезание сделать. И звать тебя будут не Кипеш, а Махмуд. К тому же, если ты по приказу власти берёшь в руки оружие, то сразу же становишься автоматчиком. Почти сукой! Имей это в виду.
Ладно, лучше послушайте историю об арестантском житье- бытье.
И дед рассказывал молодёжи очередную тюремную байку.
– Как то один писатель решил написать книгу о смертниках, кого приговорили к «вышаку». Уговорил знакомого прокурора посадить его в тюремный спецблок.
В кругу слушателей пронёсся удивлённый гул.
– Сам сел в тюряжку?- недоумённо перебивал Кипеш.- Да я бы ни за что!
– Ты слушай давай, дурилка картонная!- Раздражённо рычал Саня Могила и почесывал на плече эполет.- Тебе же сказали, для кни-ги!
Выпустив струю дыма и уставившись в потолок, словно вспоминая все обстоятельства той истории Витя продолжал.
– Так вот сидит он месяц два...три. Аппетит хороший. Кушает баланду. Ему приносят передачи. Читает газеты, книжки. Ему всё нравится, тишина...покой. Писатель посмеивается, дескать сижу и сижу в смертной хате. Ничего страшного.
Но однажды приносят ему газету, а в ней некролог, дескать прокурор такой то погиб в автокатастрофе.
Писатель к двери. Давай колотить. Кричать- «выпустите! Я здесь случайно. Это ошибка!» Прибежал наряд. Надавали по почкам. Заковали в наручники.
Сколько не просил писатель, чтобы его отпустили, мусора над ним только смеялись. За сутки стал седым. Похудел на пять килограмм. Перестал спать. По ночам плакал.
Написал прошение о помиловании, где все чистосердечно описал, но пришёл отказ.
Писатель перестал есть, выходить на прогулку и начал разговаривать сам с собой.
Однажды ночью у двери камеры раздались шаги. Лязгнул засов. Писатель не спал, он знал, что рано или поздно за ним придут. Он сполз с нар и забился на полу в истерике.
Ещё немного и он бы наверное обосрался или сошёл с ума от страха. Но тут услышал знакомый голос и увидел перед собой того самого прокурора, которого считал погибшим.
Писатель ничего не мог сказать. Он только горько зарыдал.
– Успокойтесь, товарищ писатель!- Сказал прокурор.
– Была допущена ошибка. Вы свободны.
В этот же день, писатель вышел на волю. Но говорят, что у него слегка поехала крыша и он перестал спать ночами. Всё время ждал, что за ним придут.
После этого он уже никогда не просился в тюрьму и не писал о зоне.
* * *
Шло время, и мы с Леной все больше и больше отдалялись друг от друга. Точнее, отдалялась она. Ей становилось скучно. Я продолжал ее любить, как прежде.
Когда почувствовал, что могу реально потерять ее, я испугался. И понял, что надо и впрямь что-то делать.
И я придумал... Я начал зарабатывать деньги. Делал ей дорогие подарки, водил в рестораны, кутил.
В конце восьмидесятых, в смутное время запущенной перестройки, когда и законоисполняющие органы, не знали, что уже можно, а что ещё нельзя, во времена всеобщей растерянности и наивных надежд заработать было легко.
Один из моих приятелей, хорошо ориентирующийся во времени и пространстве открыл центр НТТМ при райкоме комсомола. А я придумал, как делать деньги из ничего. Из воздуха.
* * *
В тот день мы лежали рядом, чуть отодвинувшись друг от друга. Её кожа была загорелой, даже несмотря на зиму. Вызывающе торчали тёмно-коричневые соски. Она лежала рядом со мной бесстыдно обнажённая, и я чувствовал, что люблю каждую клеточку ее тела. И мне было в эту минуту абсолютно всё равно, замужем она или нет. Важно было совсем другое, что этой покорной, жадной, бесстыдной плотью владею я.
Я лежал и ждал, когда она откроет глаза.
Лена медленно повернула ко мне голову и сказала:
– Вчера к нам приходили. Спрашивали про тебя.
Моё сердце ухнуло вниз. Я прокашлялся и сказал:
– Это ерунда. Недоразумение.
– Не ври мне. Это очень серьёзно. Геннадий Палыч уже наводил справки. Это хищение государственных средств. Тебя наверное, посадят.
Геннадий Палыч, это управляющий, у которого я раньше работал. Он был большой человек. Депутат облсовета. Но меня защищать он не будет.