Фрактал. Осколки
Шрифт:
Волшебную трубочку, вместе с несколькими игрушками из резины – «пищалками», мне привёз отец из далёкого города Ленинграда, где он был в командировке. С игрушками в послевоенное время было туго. То есть их практически не было. Никаких «Футболов» и «Хоккеев», педальных машин и «Луноходов» не было ещё и в помине. Ничего. Да и вообще, о какой игрушке «Луноход» можно было говорить, если о реальном луноходе не мечтали даже. Тем тяжелее была моя утрата. На второй день обладания сказочным миром мой лепший друг Димка Костров сел на «волшебство» тощей своей задницей. Димку я бить не стал. Хотя горе моё было велико. Просто я увидел широко открытые от ужаса голубые Димкины глаза, и было ясно, что друг потрясён утратой не менее моего. Больше в жизни моей я таким волшебством не обладал никогда.
Пацанчики мы были любознательные и смятую картонку и раздавленные
И сейчас, накануне своего дня рождения, откромсав солидный кусок от нежирного жизненного пирога, я вспомнил эту волшебную трубочку, вспомнил моё детство. Я закинул ноги на стол, закрыл глаза, и в моей памяти, по мере вращения воображаемого «калейдоскопа», стали проступать замечательные живые яркие мозаичные отрывки из моей жизни, как в фортепьянных пьесах «Картинки с выставки» знаменитого русского композитора Модеста Петровича Мусоргского.
После раздавленного Димкой волшебства много позже мне стало известно, что примерно по такому же принципу возникают явления, описываемые математическим множеством под названием фрактал (от лат. Fractus – дроблёный, сломанный, разбитый). Несмотря на то, что фракталы известны человечеству уже почти сотню лет и за это время были хорошо изучены – строгого их определения не существует. Хотя в основе этого явления лежит предельно простая идея: получение сложных геометрических фигур путём всего лишь двух операций – копирования и последующего масштабирования. Термин был введён в 1975 году французским и американским математиком, создателем фрактальной геометрии, лауреатом премии Вольфа по физике, Бенуа Мандельбротом.
Я поудобнее устроился в кресле и стал медленно поворачивать воображаемую трубочку по часовой стрелке…
Детство, 1957 год
Жили мы тогда в Архангельске, на набережной им. И. В. Сталина, позже переименованной в им. В. И. Ленина, в четырёхэтажном доме с высокими потолками. В городе с богатой историей, городе моряков, рыбаков и первопроходцев Севера.
В конце 16-го века по указу царя Ивана IV на месте поселения поморов был основан этот город, ставший первым в России морским и речным портом. Сюда в 1553 году зашёл первый торговый английский корабль, что и послужило отправной вехой для начала установления торговых связей нашей Державы с Западной Европой. Здесь великий русский государь Петр I построил первые в России верфь и адмиралтейство и спустил на воду первый русский корабль «Святой Павел». Отсюда для освоения Арктики и Северного морского пути отправлялись экспедиции В. А. Русанова, А. М. Сибирякова и Г. Я Седова. Отсюда, из села Холмогоры, из семьи крестьянина-помора, ушёл пешком в Москву за знаниями будущий гений, основоположник физической химии, поэт и естествоиспытатель Михайло Ломоносов.
Здесь, в этом городе древней культуры и традиций, месте политических ссыльных, прошло моё детство. Отсюда я стартовал в огромную неведомую страну, имя которой – Жизнь. Сюда, в эту сладкую колыбель детства, на протяжении многих лет переписываясь с друзьями, я мечтал вернуться. Естественно, на белом коне, в ореоле славы. Чтобы эта зазнайка, отличница из 3 «Б» Катька Белозубова, краса и гордость школы № 3 города Архангельска, знала, с кем она отказалась в тот зимний памятный день лепить снежную бабу.
Но то ли время ещё не пришло, то ли моя слава запаздывала, то ли коня белого не было подо мной, я пока так и не вернулся. Хотя ностальгия, эта верная спутница бессонных ночей и болей в сердце, осталась и живёт во мне до сих пор. Скребёт и ноет, нашёптывая по ночам о том далёком, невозвратном и сладостном времени.
Гранитную набережную Архангельска начинали строить ещё при Петре I, по ней вечерами любили гулять жители города. Среди разношёрстной толпы, где нередко слышалась чужеземная речь, было много моряков торгового флота и бравых, в чёрной с белым, красивой форме, при золотых кокардах и кортиках, советских морских офицеров. В те времена была мечта у любой девчонки – пройтись под ручку с флотским сверкающим молодцом, на зависть подружкам.
Набережная упирается в порт, основанный тоже Петром Великим, где он и стоит навечно на гранитном постаменте – одна рука на эфесе шпаги, вторая опирается на трость. На голове треуголка, на ногах ботфорты, решительный взгляд устремлён на гавань. Чудилось, что сейчас он сойдёт с постамента, живой, кипучий, и ринется в порт встречать иноземные корабли с товаром. Будет торговаться с купцами, расспрашивать мореходов и славить победами родное Отечество.
Порт не замирал ни на секунду, трудясь денно и нощно, буднично и привычно, обслуживая своими добрыми мозолистыми руками-кранами десятки стоящих у пирсов и ждущих своей очереди на рейде кораблей. Наших и зарубежных, больших и маленьких, старых и новых, красивых и обшарпанных, со вздувшейся облупившейся краской, прокопчённых дымом, продублённых солёной морской водой и временем. Корабли, моряки, порт были неотъемлемой частью моего детства. Из окон нашего дома было видно, как в устье реки медленно заходят усталые лесовозы, чумазые лихтеры, пропахнувшие рыбой траулеры, нарядные «торгаши» под вымпелами многих стран из разных континентов. Я мог часами неподвижно сидеть у окна, наблюдая гулкую портовую жизнь.
Излюбленным местом прогулок нашего детского садика был скверик около памятника Петру, где мы любили играть в догонялки. Однажды в игре я упал и разбил бровь о гранитный угол постамента. Когда я поднялся, мой левый глаз ничего не видел, бровь вместе с кожей сползла на глаз, обнажая сквозь кровавое месиво розовую лобную кость. Глянув на меня, молоденькая воспитательница Нина Павловна упала в обморок. Меня подхватил на руки проходивший мимо капитан китобоя и бегом доставил в больницу порта, где мне и наложили на разбитый лоб скобки. Когда два часа спустя меня с забинтованной головой внёс в нашу комнату в коммунальной квартире отец, моя мама тоже лишилась чувств. Ох уж эти женщины! Одно слово – слабый пол.
Димка Костров, мой друг, сосед, впоследствии одноклассник, соратник по дворовым баталиям и коллега по увлечениям, пришёл меня проведать с пачкой пластилина. Димка был четвёртым отпрыском из большой семьи ответственного работника. В те далёкие годы я носил сандалии из грубой свиной кожи на босу ногу, чёрные шаровары, сшитые моей мамой, белую рубашку, расшитую на украинский манер, с цветными кисточками на шнурках, которая тоже была сшита заботливыми мамиными руками, и коричневую вельветовую тюбетейку. Я был очень доволен своим одеянием. Мы не знали тогда и не ведали, что доживём до поры, когда джинсы из-за кордона будут стоить выше средней зарплаты, что в определённых кругах тебя будут встречать и оценивать по лейблам известных западных марок. А если, не приведи господь, ты не являешься обладателем сиих порток, то и приглашён в следующий раз не будешь. Не думали мы и не гадали, что ремень и рубашка от Dior, плюс шёлковый галстук от Armani, а брюки от Corneliani будут своеобразным пропуском, фетишем, пригласительным билетом в лучшие рестораны. И двери с табличками «Свободных мест нет» или «Столик зарезервирован» будут распахнуты услужливыми «дядями-швейцарами», как будто и не было в их жизни фронтовой молодости и разрухи. Будто их руки никогда и не сжимали автомат или баранку машины, уводя её из-под обстрела по разбитой фронтовой рокаде, а были только мятые рубли и трёшки, пахнувшие духами Chanel и Mitsouko. «Да не оскудеет рука дающего!»
Бывая летом в деревне у своих деда с бабкой, я залезал с братом в дедовскую «Победу» – подарок от государства за самоотверженный, тяжёлый крестьянский труд, и нам казалось, что нет на свете машины лучше. И хотя концерны Mercedes, Ford, General-Motors существовали и тогда, мы на них не «западали». Они были из другой, закордонной, жизни. Когда? Где? Как? Это всё стало въедаться, вгрызаться в моё сознание. А может быть, даже у отрицательных явлений, таких как пресловутый «железный занавес», провозглашённый Уинстоном Черчиллем 5 марта 1946 года в своей ставшей знаменитой фултоновской речи, есть положительные стороны? Всё это наносное, не наше было там, у них, и не портило, не растлевало наши души. У нас было всё наше, а значит, самое лучшее. В этом тогда я был уверен!