Фрактал. Осколки
Шрифт:
Нет, я не против. Надо перенимать, стремиться, учиться, догонять, перегонять, и мы это пытаемся делать, иногда получается. Редко, но даём им фору! Но как уберечь юность от тлена? Помню, как мы любили Робертино Лоретти, прекрасного итальянского певца. Как мы были обеспокоены мутацией его голоса. Письма в газеты, на радио и телевидение. А ведь в то время уже пели и Элвис Пресли, и Билл Хейли, но их «концерты-балаганы», как тогда писал журнал «Ровесник», до нас не доносились. Всё это было реальностью, пока не подоспела Перестройка.
Экспедиция, 1958 год
Очередной поворот воображаемого «Калейдоскопа»… Воспоминания были яркими, свежими и цветными, точно увиденные вновь в широкоэкранном
Но тогда, в 1958 году, в части комплекса располагалась старая типография, состоявшая из двух зданий: круглой огромной северной башни и соединённого с ней длинного деревянного здания с двухскатной крышей. Она напоминала горный хребет, заканчивающийся вершиной. Так, во всяком случае, казалось нам с Димкой Востриковым, другом детства. Было нам в ту пору по семь лет. И была у нас давняя мечта – покорить эту «вершину».
И вот однажды серым сентябрьским утром, после обильного дождя, друзья решились на штурм. Экипировка у нас была «солидная»: резиновые сапоги, короткие осенние пальто и кепки, надетые козырьком назад. У каждого по три скобы, которыми обычно сбивают брёвна при формировании плотов, и по молотку. Обвязавшись трёхметровой верёвкой в «связку», мы начали восхождение.
Вначале забрались на крышу сарая, откуда надо было перепрыгнуть метровую «пропасть» между зданиями и попасть на покатую крышу типографского склада. Прыгать на скользкую от дождя крышу было боязно. Первым решился Димка. Был он золотоволосым вихрастым «непутёвым» двоечником, последним отпрыском в известной семье. Его отец был одним из партийных руководителей города.
Я встал у края на крыше сарая, а Димка, разбежавшись, насколько позволяла верёвка, прыгнул на крышу склада. Распластавшись на ней, как большая серая жаба, он начал медленно съезжать вниз, норовя свалиться в «пропасть» и утащить с собою меня. Думать было некогда. Я достал самую острую скобу и крепко зажал её в правую руку. Разбежавшись и прыгнув, я со всего размаха всадил скобу в старое мокрое дерево складской крыши. Димка в это время продолжал медленно, но неуклонно сползать вниз. Я успел достать молоток и ударить два раза по скобе, прежде чем верёвка между нами натянулась до предела. Но получилось. Удержались.
И вот, вгоняя молотками «скобы» в дерево, мы упорно ползли по скату крыши вверх, пока не добрались до старинного резного «конька». Оседлав его, решили отдышаться. Высота была приличная – метров восемь-девять. Сидели молча. Каждый думал: стоит ли продолжать «экспедицию»? Ведь впереди была огромная круглая каменная башня с куполообразной железной крышей, оканчивающаяся высоким шпилем. Этот шпиль и был той конечной точкой, намеченной по плану на земле для покорения. Было страшно. Но каждый вслух признать себя трусом не решался.
«Ну, двинули, что ли, дальше», – пробормотал с бравадой Димка, но голос у него дрожал. Снова пошёл мелкий дождь. Встав на четвереньки, мы поползли по «коньку» в сторону башни. Доползли, наконец, до лестницы, которая вела на купол. Я взялся за первую ступеньку. Лестница была старая, ржавая и плохо держалась. Ступенек было шесть. Я хорошо помнил, как холодил руки металл, как опасно качалась лестница, как сопел внизу Димка, не отстававший от меня.
И вот мы у подножия купола. Ноги едва умещаются на карнизе, по которому проходит слегка загнутый вверх желобок для стока дождевой воды в водосточные трубы. На уровне наших ног крыша соседнего «сталинского» четырехэтажного дома, где в чердачном окне сидела пегая облезлая мокрая бездомная кошка. Я её отчётливо видел и пытался смотреть только на неё, так как от высоты у меня стала кружиться голова и дрожали ноги. Мы стояли на карнизе, почти на двадцатиметровой высоте, прижавшись спинами к куполу башни, и боялись двинуться с места. Ветер стучал куском оторванной жести и бросал нам в лицо пригоршни холодного осеннего дождя.
Внизу на набережной стали собираться редкие прохожие и озабоченно показывали на нас руками. Мы ещё не знали, что мои родители стояли в этот момент на балконе, на третьем этаже соседнего дома и, стиснув друг другу руки, боялись закричать. Они молили бога, чтобы мальчики их не увидели и не испугались.
Наконец Димка медленно двинулся по карнизу вокруг купола, так как лестница, ведущая к шпилю, была с противоположной от нас стороны. Я за ним. Пройдя метров пять, я вдруг почувствовал, как старая жесть под моей правой ногой вдруг поползла вниз. Я не успел испугаться, как уже сидел на карнизе, на краю башни, свесив ноги с двадцатиметровой высоты. И не вспоминать бы мне сейчас, да и Димке тоже, если бы подол моего пальто не зацепился за торчащий старый ржавый гвоздь. Это и позволило мне остановить так стремительно начавшееся движение.
Я сидел на желобке, боясь пошелохнуться. Осторожно поднял руки и вцепился своими окоченевшими пальцами в края водостока. Один сапог свалился с моей ноги и лежал где-то далеко внизу, на асфальте, так что и видно-то его не было. Ветер холодил ногу, оставшуюся в одном носке. И тут я услышал громкое: «МА-А-А-А!» Это плакал и кричал Димка. Когда Димку обижали пацаны во дворе, он плакал и, смотря на свои окна на втором этаже, громко кричал один слог: «МА!» Он мог бесконечно долго тянуть этот слог – МА – и никогда не произносил полное – МАМА. И вот сейчас это самое звонкое и испуганное, взывающее о помощи и почти не прекращающееся МА-А-А я слышал у самого своего уха. Не было у Димки перед глазами привычных родительских окон, а был далеко внизу сырой, холодный и страшный серый асфальт. Видимо, поэтому его отчаянный крик был необыкновенно жалким и таким громким.
И тогда я вдруг почувствовал, что сейчас мы с Димкой полетим туда, в пропасть, вслед за моим резиновым сапогом, что ни я, ни Димка не резиновые, и мы разобьёмся насмерть. Я вдруг вспомнил лицо умершего Сашкиного деда, которого хоронили неделю назад. Это был первый покойник, которого я видел в своей жизни. Мне стало так жутко, что пальцы мои вдруг ослабли и начали соскальзывать с мокрого металла. Я закрыл глаза и заревел. Мне вдруг захотелось в школу, ходить в которую я так не любил, особенно в первую смену. И дурацкие уроки музыки, на которые приходилось ходить по воле родителей, с большой коричневой картонной нотной папкой, показались мне сейчас такими желанными.
Наконец, когда мне показалось, что я лечу вниз, вдруг чья-то сильная рука схватила меня за шиворот и втянула обратно на карниз. Я открыл глаза и увидел рядом военного моряка. «Спокойно, пацаны. Всё будет хорошо», – сказал моряк и, взяв меня за руку, осторожно втащил на карниз и повёл нас вместе с Димкой медленно к лестнице. Остальное помню смутно. Помню только, что был первый и последний раз жестоко выпорот отцом и мне месяц не разрешали выходить во двор. К Димке родителями были приняты аналогичные карательные меры. Так бесславно закончилась наша «Экспедиция» по покорению вершины. Но тот ужас, когда я сползал вниз с крыши, запомнил на всю жизнь. «Калейдоскоп» закружил меня вновь…