Франция. Убийственный Париж
Шрифт:
Клоунада или скудоумие? По-моему, хитрая стратегия: обвинение не заметило, как Мэг перехватила контроль над процессом. Точно так же, находясь на свободе, она подчинила себе следствие, вынуждая метаться от одного ложного следа к другому. Да, она привела следствие в бешенство, но взбесившееся следствие плохо работает, не ищет убийцу, а воюет с неугомонной стервой.
Не пытаясь придать своим показаниям хоть какую-то логику, Мэг играла словами, дезорганизовывала и ставила суд в тупик, отрицала то, что говорила минутой ранее, заставляла тратить время на абсурдные препирательства. Она не путалась в показаниях, а запутывала. Когда зашла речь о драгоценностях, вдруг вспомнила о существовании их дубликатов. Обсуждение важнейшего эпизода увенчало ее
Запутались и свидетели: даже в таком незатейливом вопросе, как именно Мэг была связана и кто ее развязал. Кухарка, которой пристало ненавидеть Мэг, забыла все существенные детали, зато сообщила, что они с хозяйкой простили друг друга и расцеловались.
Окончательно Мэг добила суд, решившись наконец сказать всю правду об убийцах: знайте, это были огромные бородачи-левиты. Сказка про белого бычка. Вдобавок нашелся свидетель, видевший, как в 0.45 31 мая из дома Стенелей вышли четверо мужчин с большими сумками — хоть и безбородые, но в сопровождении рыжей девушки.
Суд так и не установил главное — зачем было Мэг убивать мужа и мать. Жалкая мамина рента не покрыла бы долги Адольфа. Ненависть к мужу? Смешно: ну как такого ненавидеть. Планировала ли Мэг новый брак? «Нет, то есть да, но не скоро». Эта версия развеялась, когда суд увидел ее последнего постоянного любовника: лысый, пятидесятилетний, с брюшком промышленник из Арденн.
14 ноября Мэг оправдали. Я думаю, она пошла ва-банк, провоцируя арест, чтобы лишить ею же дезориентированное следствие возможности и времени проработать обвинение. А дважды за одно преступление не судят.
Она, если и не участвовала в убийстве, то знала и покрывала убийц. Возможно, покрывала из страха. Популярна версия, что той ночью она вызвала богатого любовника, чтобы попросить у него в долг. Поняв, что в обмен на деньги он ничего не получит, тот взъярился. На шум прибежал муж. Мэг не потеряла самообладания и позвонила другому любовнику, на сей раз высокопоставленному, который помог ей с инсценировкой.
Кандидатуры на роль убийцы экзотичны. Русский «боярин». Член британской королевской семьи: забавно, что и Джеком Потрошителем многие считают некого Виндзора. Министр, вскоре сошедший с ума.
Мэг уехала в Англию, в 1917 году вышла замуж за барона Роберта Брука Кэмпбелла Скарлетт-Эбингера, влюбившегося в нее в ходе процесса, а в 1920-м овдовела. 18 июля 1954 года восьмидесятишестилетняя Мэг, прозванная Кровавой Вдовой и принятая в Букингемском дворце, умерла в уютном доме на морском курорте Сассекса.
Кухарка Мариэтт Вольф сделала небольшую карьеру в театре.
Здание Сената в Париже украшает бронзовая статуя обнаженной «Музы у источника», для которой маститому скульптору Жану Батисту Югу позировала Мэг. Политики верили, что, если погладить ее левую грудь, им улыбнется удача.
Но кому трагедия принесла удачу, так это тупику Ронсен. Скульптор Альфред Буше еще в 1900 году построил там тридцать ателье из материалов, оставшихся после строительства павильонов Всемирной выставки. Но в начале века их занимали забытые ныне персонажи. А потом — началось. Здесь обосновались гении модернизма Константин Бранкузи, Макс Эрнст, Ив Танги, Ники де Сен-Фаль. Счастлив бедный академист Адольф Стенель, что не увидел их работы.
P. S. Эдуард Молинаро снял телефильм «Кровавая Вдова» (1983).
ШЕСТНАДЦАТЫЙ ОКРУГ
Глава 35
Улица Отей, 59
Бешеный князь Бонапарт (1870)
Дом на улице Отей, в середине XIX века носивший номер 59, в 1871 году, вместе с хранившейся там уникальной коллекцией оружия, сожгли парижские коммунары. Не по прихоти разбойной души: дом считался символом деспотии. 10 января 1870 года около 14.00 его хозяин — князь Пьер Наполеон Бонапарт, кузен императора Наполеона III, — застрелил, как пишут в учебниках, прогрессивного журналиста Виктора Нуара. Выстрел — опять-таки, если довериться учебникам — стал последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. Или, по элегантному выражению журналиста Жана Батиста Мильера на похоронах Нуара, «последним стаканом крови». Не в силах выносить произвол Бонапартов, французы отозвались на циничное убийство массовыми протестами. Дни монархии были сочтены. 19 июля император ввязался в войну с Германией, но, разгромленный при Седане, 2 сентября сдался в плен. 4 сентября революция смела монархию: с тех пор Франция — республика, за что потомки благодарят Нуара, а следовало бы — его убийцу.
Оппозиция так ловко придала убийству убедительный символический смысл, что детали стерлись из памяти. Но к политике убийство отношения, по большому счету, не имело. Убедиться в этом можно, проверив, кем был Нуар и какого черта он явился на улицу Отей. Будь он трижды прогрессивным журналистом и властителем дум, наверное, все же не для того, чтобы исполнить князю «Марсельезу».
Иван Салмон, взявший псевдоним Виктор Нуар, был очень юн: 27 июля ему исполнилось бы двадцать два. Возможно, и одаренный журналист (наверное, не случайно его удостоил своей дружбы «проклятый поэт» Огюст Вилье де Лиль-Адан), прославиться он не успел. Прогрессивным же считался, поскольку с недавних пор работал в республиканской газете Анри Рошфора «Марсельеза». Ученик часовщика, затем флорист, он приехал в Париж, вдохновленный столичными успехами старшего брата Луи, автора модных романов «Отрезатель голов», «Златовласый корсар» и «Сюркуф». До «Марсельезы» Виктор сменил несколько газет. Он, безусловно, был юношей романтического склада: собравшись к князю, оделся во все черное и попрощался с шестнадцатилетней Алисой д’Обе-нас — их свадьба намечалась через две недели.
Нуар чувствовал, что идет на заклание, пусть и не по своей воле. Похоже, что старшие коллеги подставили мальчишку, которому ни при каких обстоятельствах соваться к князю не следовало, отрядив его и Ульриха де Фонвьеля в качестве секундантов Паскаля Груссе, одного из редакторов «Марсельезы» и парижского корреспондента корсиканской газеты «Ла реванш», чтобы обговорить с Бонапартом детали предстоящей дуэли.
Дуэль — да, имела политическую подоплеку. «Ла реванш» опубликовала антибонапартистскую статью. В ответной статье 22 декабря 1869 года князь выразил надежду, что доблестные корсиканцы, следуя завету предков, «раскидают по полям кишки» обидчиков. Этих «трусливых иуд, предателей своей родины (Корсики. — М. Т.),которых в былые времена собственные родители утопили бы, засунув в мешки, в море», этих «улиток, ползающих по бронзе, чтобы измарать ее своей слизью». Слова князя вполне характеризуют степень социальной опасности, которую он представлял.
Даже бретера несколько вызовов за один день выведут из себя. А10 января, помимо Нуара, к князю направлялись еще и журналисты Мильер и Арну — секунданты Рошфора. Он ввязался в чужую, корсиканскую ссору — и не просто ввязался, а опубликовал нетерпимые для любого южанина слова: «Этот князь — не корсиканец» — не столько из принципа, сколько из-за бешеного, под стать княжескому, темперамента. Завзятый бретер, дравшийся с князем Мюратом, составил картель — дуэльный вызов Бонапарту — крайне провокационно. Ради такого случая он пренебрег категорическим и, наверное, уникальным в истории парламентаризма запретом драться на дуэлях, который его избиратели выставили условием голосования за него. 8 января князь, считавший корсиканских 320 журналистов слишком мелкими сошками, чтобы с ними драться, сообщил в письме Рошфору свой адрес: «Живу я не во дворце и не в замке. <…> Обещаю, что, когда Вы заявитесь, Вам не скажут, что меня нет дома». Но когда посланцы Рошфора подошли к особняку, на мостовой уже агонизировал Нуар, а зеваки кричали: «Не ходите туда! Там убивают!»: они благоразумно решили зайти как-нибудь в другой раз. Припозднись Нуар, он застал бы при последнем издыхании Мильера или Арну.