Французская карта
Шрифт:
Глава одиннадцатая
У стен Очакова
Ноябрь – не самое лучшее время для плавания по Черному морю от Босфора до северных его берегов. С ноября по март навигация тут вообще прекращается из-за сильных ветров и штормов, достигающих порой семи-восьми баллов. Костас Караманлис, владелец и капитан купеческой поляки «Элефтерия», как раз собирался в свой последний в 1788 году рейс с грузом металлоизделий от приморской деревни Эльмас до города Гаджи-бей. Старинный его приятель и очень хороший человек Петрас Теодоракис попросил моряка об услуге – немного продлить маршрут и доставить к Очакову одну знатную татарскую госпожу со слугами и небольшим багажом. Караманлис удивился. С лета сего года крепость осаждают русские войска, и что там делать мусульманской женщине?
Прямо и открыто ничего ему не ответил Теодоракис. Только вручил тяжелый мешочек с флори, золотыми турецкими монетами высшей пробы. Но капитан знал, что просто так торговец обувью со стамбульского Бедестан-чарши просить не станет. Сердцу его близка идея освобождения Греции от османского ига, у него много друзей и знакомых, готовых взяться за оружие и изгнать завоевателей из пределов их многострадальной родины, восстановить ее независимость и былое величие…
Погрузка давно закончилась, и экипаж греческой поляки готовился к выходу в рейс, когда на пристани появилась Анастасия Аржанова со своей командой. Сопровождал ее Теодоракис. Моряки с интересом наблюдали, как две женщины в чадрах и накидках «фериджи» медленно поднимались на борт их корабля по крутому трапу. За ними следовали четверо слуг-мужчин в чалмах и синих кафтанах, с хурджинами на плечах. Торговец обувью представил своих татарских знакомых капитану, почтительно раскланялся с ними и сошел на берег. После этого трап убрали, швартовые канаты с пирса перекинули на «Элефтерию», и гребной баркас потащил купеческое судно из гавани к открытому морю, блиставшему под лучами солнца.
Курская дворянка однажды бывала на поляке, но – французской и в другом месте – в Севастополе. Этот весьма распространенный в конце XVIII столетия тип средиземноморского плавсредства больших размеров не имел. Потому Флора примерно представляла себе, какой может быть ее каюта. Но все-таки не ожидала, что попадет в помещение, больше напоминающее нору. Капитан тем не менее гордо указал ей на окно. Другие каюты, по-видимому, таких роскошных деталей интерьера не имели.
Кроме того, Караманлис предложил богатой пассажирке воспользоваться судовым камбузом, где раз в день готовили горячую пищу. Грек принялся расписывать гастрономические чудеса, на которые способен их повар и повторил свой рассказ слово в слово дважды. Как точно знал капитан, мусульманки умом и сообразительностью не отличаются. Такое уж у них воспитание. Ни чтению, ни письму, ни счету их не учат, с младых лет держа в заключении в стенах тюрьмы, то есть гарема. Когда моряк начал перечислять названия блюд и их ингредиенты в третий раз, Аржанова властно его остановила. Она спросила, сколько будет стоить корабельное питание для нее самой и для всех ее слуг.
Минуту отважный капитан вглядывался в лицо этой женщины, скрытое чадрой. Глаз за черной сеткой не было видно, но голос не мог принадлежать забитой и безропотной рабыне какого-нибудь толстого турка. В нем звучали совсем иные интонации. Грек назвал свою цену, непомерно высокую, и попросил отдать ему все деньги сразу. Анастасия приказала Глафире достать кошелек и отсчитала нужную сумму. Поклонившись мусульманке, капитан поспешно вышел из каюты.
– Переплатили, матушка барыня, – с досадой произнесла горничная. – Как пить дать переплатили раза в два!..
Это оказалось сущей правдой.
В течение плавания на «Элефтерии», длившегося почти две недели, Аржанова, подверженная «морской болезни», и семи дней не питалась греческими блюдами. Она в основном лежала на постели и пила только родниковую воду из большой серебряной фляги. Иногда верная служанка уговаривала Анастасию съесть хоть кусочек сухаря или лепешку с сыром. Расплата за подобную вольность наступала неотвратимо – жестокий приступ рвоты.
Купеческое судно уходило из Эльмаса при солнечной, ясной погоде, с сильным попутным ветром. Однако через трое суток Черное море показало свой переменчивый нрав. Начался шторм с волнением до шести баллов. Потом оно уменьшилось до трех-четырех баллов, но ниже этой отметки не опускалось вплоть до конца путешествия.
Анастасия раз в день выбиралась на верхнюю палубу юта и меланхолически наблюдала знакомую ей картину. Белые барашки на водной поверхности, ветер, со свистом наполняющий паруса, дельфины, играющие перед форштевнем корабля, и фонтаны брызг, когда поляка зарывалась носом в девятый вал, приходящий как будто из-за туманного горизонта.
Только воспоминания утешали ее.
Осенью 1782 года Флора вместе с диверсионно-разведывательной группой плыла от города Кафа до города Гезлеве вдоль южного берега Крыма на флагманском корабле Азовской флотилии «Хотин» под командованием капитана бригадирского ранга Тимофея Гавриловича Козлянинова. Ужасный шторм настиг их при подходе к городу Ялта. Козлянинов увел трехмачтовый парусник в море, и курская дворянка в полной мере испытала на себе прелести «бега по волнам», поднимавшимся на высоту до четырех метров. Но – благодарение Господу Богу! – уцелела и невредимой добралась до Гезлеве, задание секретной канцелярии Ее Величества выполнила. Капитан же бригадирского ранга объяснился ей в любви, сделал предложение руки и сердца.
Когда доблестный русский офицер, богатырь и красавец, говорит тебе такие слова, то это вдохновляет необычайно, придает сил в борьбе с невзгодами, моральными и физическими. Что есть рядом с ним какой-то греческий капитан, обсчитавший своих пассажиров самым наглым образом? Можно ли сравнить боевой корабль Российского императорского флота «Хотин» с купеческим суденышком, меньше его по длине аж на десять метров, с экипажем, набранным из разного сброда, еле-еле справляющимся с канатами и парусами на бурных просторах Черного моря?..
Пузатую «Элефтерию», чьи трюмы под завязку набили деревянными ящиками с металлоизделиями, волны швыряли, как щепку. Ветер давно переменился, и теперь дул «бейдевинд», то есть его порывы ударяли в носовые скулы корабля то справа, то слева. Из-за этого морякам приходилось идти галсами, или, проще говоря, периодически менять направление движения, чтобы поймать ветер в паруса. Скорость при этом падала, а работа для парусной команды увеличивалась. Ставить на фок-мачте, наклоненной вперед под углом 75 градусов, большой треугольный, «латинский», парус Караманлис теперь не осмеливался. Аржанова, которой Козлянинов когда-то преподал азы морского дела, понимала его опасения.
Держась за планширь фальшборта на корме, она обычно 20–30 минут наблюдала за действиями команды, всматривалась в морскую даль, жадно вдыхала свежий воздух и потом снова спускалась в свою каюту. Там было душно, тесно и страшно. Так может страшить человека пребывание во чреве сказочного кита, то ныряющего под воду, то всплывающего из пучины. Невидимые силы, центробежные и центростремительные, словно бы сходясь в одной точке, раскачивали корпус «Элефтерии».
Поляка подвергалась сразу трем видам качки. Первая именовалась бортовой, или боковой. При ней вращательно-колебательные движения судна происходили по поперечной оси, с борта на борт. Второй вид качки назывался килевой, или продольной, с вращательно колебательными движениями судна с носа на корму, с кормы на нос. Еще существовала возникающая при большом волнении и сопутствующая двум первым вертикальная качка…
Пребывание во взбесившемся пространстве, конечно, изнуряло курскую дворянку, но не лишало ее осторожности и внимательности. Например, она знала, что расстояние от Эльмаса до Очакова составляет примерно 650 километров, если двигаться курсом, проложенным по абсолютно прямой линии на северо-восток. Но Караманлис почему-то вел корабль не прямо к пункту назначения, а как бы по дуге, прижимаясь к болгарским берегам.
Взяв из каюты компас, Аржанова не осталась на верхней палубе юта, как обычно, а спустилась по трапу с восемью ступенями вниз, на шканцы, к штурвалу, где в тот момент рядом с рулевым стоял моряк.