Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Затем другой слепой, во фраке, с белокурым коком, взбитым над лбом, и со стебельком ландыша в петличке, подражал Майолю. Пустой рукав, короткая культя, жеманно откидывавшая этот рукав к фалдам фрака, и голос кастрата.
Четыре руки, четыре ноги, два глаза. Пары кружатся, глаза на мгновение гаснут, как маяки.
Танцуют танго. Кого-то толкнули.
— Осторожнее!
— Ах, простите!..
— Это новичок толкнул.
— Будьте осторожнее, друг мой!
— Ведите
Слепые скользят, поворачивают, останавливаются, движутся дальше с непринужденностью зрячих людей.
Только новичок, слепой настройщик, мешает всем.
— Ах, опять!
Несмотря на усилия своей дамы, он еще раз налетел на танцующую пару. А ведь до войны он хорошо танцевал танго с очень сложными фигурами — «полумесяц», «ножницы» (большие и маленькие). Он пытается вернуть былое уменье. Напрягает память. Пестрым калейдоскопом воскресают картины прошлого: венецианские фонарики, гирлянды электрических огней, зеркальные полы, модные женские платья, суженные книзу, яркие, как у кубистов, краски, отраженные в зеркалах…
Вдруг он растерянно останавливается: снова кого-то толкнул. Ему хочется послать все к черту.
— Вы же видите, вы же видите, я совсем разучился.
И он что-то бормочет, смущенно извиняясь перед своей дамой.
— Нет-нет… пустяки. Прижмитесь ко мне покрепче. Я буду вести вас. Дайте сюда руки, вот так… Подчиняйтесь мне.
Он подчиняется.
Неожиданное превращение. Это уже не танец. Он открывает в своей партнерше женщину. Он едва решается. Но ведь это неотвратимо.
Она увлекает его в соседнюю маленькую гостиную, где танцуют только две пары.
— Здесь мы уж никого не толкнем.
Он чувствует себя преступником, как зрячий человек, подглядывающий в замочную скважину. Удовольствие постыдное, которое надо скрывать.
А она? С той минуты, как она подчинила себе его руки, к ней вернулось полное душевное равновесие. Она старательно помогает ему ощутить ее телосложение. Она уделяет этому глубокое внимание, как будто проверяет счет из магазина, или учится новой вязке крючком, или разбирает партитуру. Она во всем любит точность.
Танго подобно зеркалу-трельяжу: оно не оставит незаметным ни единого прикосновения. В зависимости от фигуры танца дама прижимается к нему то своим маленьким, упругим животом, то довольно низкой грудью, то плечом, то бедром.
Он уже ничего не говорит, больше не извиняется, дыхание его становится коротким.
Сквозь шелковую ткань платья она чувствует на своей талии жар каждого пальца мужской руки и упоительную тяжесть ладони.
Она знает, что теперь в мозгу слепого ее живот, грудь, бедра, плечи, ноги стали звеньями единого целого и что он «видит» ее тело, которым она гордится. Однако он еще не может представить себе ее лица — он не знает ее губ. И, трепеща от своей дерзости, он думает о них.
Джаз.
А дамы-патронессы, разбившись по две группы и сложив руки на коленях, переливают из пустого в порожнее, как лили воду Данаиды в свои бездонные бочки.
— Знаете, как-то неловко смотреть!.. Вам не кажется, что эта барышня в маленькой гостиной слишком уж прижимается к кавалеру? А вон та парочка! Боже мой!
— Что поделаешь, дорогая. Это ведь современные танцы. Нельзя же тут отмерять расстояние…
— Я хочу сказать о пирожных. За птифуры ломят ужасную цену, — пятнадцать франков за фунт. Как казначей нашего Общества, я больше не могу допускать подобных трат!..
— А все-таки очень уж много чувственности в современных танцах, в этих вихляньях.
— Надо также сказать, что кое-кто из наших подопечных чересчур усердствует. Зато наши молодые танцорки заслуживают всяческих похвал. Ведь у некоторых из этих бедных юношей просто отталкивающий вид…
— Да, да, у многих, к сожалению. Они совсем не интересны…
— Ну, если обращать благотворительность только на интересных мужчин…
— А для меня, мадам, они все интересны. Просто потому, что они несчастные…
— Разумеется, какое у вас доброе сердце, душечка! Меня это радует.
— Дамы-распорядительницы, полагаю, не будут возражать, если впредь мы заменим пирожные сухим печеньем. Наши бедные мальчики вряд ли это заметят.
— Ну, конечно… Теперь, знаете ли, начался период экономии. Все должны ей способствовать, даже и мы, в делах благотворительности.
— Кстати, поговорим о башмаках, — ведь о них всегда поднимается вопрос. Придется нынешней зимой немножко притормозить. Давать новые башмаки только в том случае, если старые уже никуда не годятся и когда на них уже два раза сменяли подметки. Новые башмаки выдавать только при предъявлении старых. Представьте себе, иной раз жены слепых продают старые мужнины башмаки.
— Нельзя же допускать, чтобы нас обдирали.
— К слову сказать, когда мой слепой приходит к нам, в Пасси, раз в месяц позавтракать с моими детьми, у меня в тот день нигде ничего не валяется. А то я как будто раза два замечала пропажу кое-каких мелочей.
— Неужели вызывать полицию? Это было бы ужасно!
— А все-таки…
После танцев они сели рядом, грустя о прервавшихся объятиях.
— Вы довольны, что потанцевали? — спросила контральто.
— Я не танцевал с начала войны. Не танцевал так, как сегодня. Я не знал, что это может быть так… Должен признаться, меня всего перевернуло… Послушайте, я, должно быть, вел себя некорректно… Простите, пожалуйста…
Он сжал ее руку своими видящими руками.
Она поспешно отдернула руку.