Французская повесть XVIII века
Шрифт:
— А каково было его поведение во время болезни его жены?
— Настолько хорошее, насколько это было возможно. Он был обманут, как и мы все, г-жой де Ла Карлиер, которая скрывала ото всех, а может быть, и от самой себя свой близкий конец…
— Понимаю, тем не менее его ославили как бесчеловечного варвара.
— Его называли кровожадным зверем, который постепенно вонзал кинжал в грудь божественной женщины, своей супруги и благодетельницы, которую он оставил погибать в одиночестве, не проявив ни малейшего интереса к ее судьбе, выказав полную к ней бесчувственность.
— И это за то, что он не знал того, что от него скрывали.
— И что было неведомо даже тем, кто жил рядом с ней.
— И кто мог видеть ее каждый день.
— Именно так. Вот что такое суждение общества о наших частных поступках, вот как легкая провинность…
— О! Весьма легкая.
— Усугубляется на наших глазах целой вереницей событий, предвидеть которые или помешать которым
— К ним прибавляются события, вовсе не имеющие никакого отношения к завязке драмы, вроде смерти брата г-жи де Ла Карлиер после передачи ему полка Дерошем.
— Дело в том, что наши светские сплетники, идет ли речь о добре или зле, то поют нелепые панегирики, то выступают со вздорной критикой. Событие всегда есть мера их хвалы или порицания. Друг мой, слушайте их, если они вам не наскучили, но не верьте им и никогда не повторяйте их, не то вы будете дерзки вдвойне. О чем вы задумались? Вы грезите?
— Я хочу изменить течение нашего разговора, предположив, что г-жа де Ла Карлиер повела себя более обычным способом. Она находит письма, она дуется. Через несколько дней перемена в ее настроении приводит их к объяснению, а постель — к примирению, как это водится. Несмотря на извинения, оправдания и вновь принесенные клятвы, по легкомыслию своего характера Дерош вновь совершает проступок. Новые обиды, новые объяснения, новые примирения, новые клятвы, новые вероломства и так далее — в течение тридцати лет, как это принято. Тем не менее Дерош как порядочный человек стремится искупить свою не столь уж тяжкую вину многочисленными знаками внимания, безупречной услужливостью.
— Что далеко не всегда принято.
— Не происходит ни разрыва, ни ссоры. Они живут вместе, как и мы все. И если б умерли теща, жена, ее брат и ребенок, никто бы не проронил ни слова.
— А если б и заговорили об этом, то лишь для того, чтобы пожалеть несчастного, преследуемого судьбой и сломленного невзгодами.
— Верно.
— Из этого я заключаю, что вы не далеки от того, чтобы отнестись к этой гнусной стоглавой и стоязыкой гидре со всем презрением, которого она заслуживает. Но рано или поздно здравый смысл возвращается к ней, и ее рассуждения в будущем отчасти искупают болтовню в настоящем.
— Значит, вы верите, что придет время, когда вся эта история получит истинную оценку, и г-жа де Ла Карлиер будет осуждена, а Дерош оправдан?
— Я думаю даже, что это мгновение не так уж далеко. Во-первых, потому что отсутствующие всегда виноваты, а тут с покойником никто не сравнится. Во-вторых, об этом говорят, об этом спорят. Когда же всем известные истории всплывают в разговоре вновь, о них судят с меньшим пристрастием. Так что, быть может, еще лет десять бедняга Дерош будет влачить жалкое существование и будет встречать в разных домах такой прием, как сегодня. Но в конце концов с ним примирятся, расспросят его, выслушают, у него не будет больше никакой причины молчать, узнают, какова была суть дела, и поймут, что его провинность ничтожна.
— Ее оценят, как подобает.
— А мы оба достаточно молоды и еще услышим, как красавицу, достойную и добродетельную г-жу де Ла Карлиер назовут непреклонной и высокомерной ханжой, ибо каждый желает высказать свое мнение. А поскольку суждения света не подчиняются никаким правилам, никакой меры в их выражении также не существует.
— Но если бы у вас была дочь на выданье, отдали бы вы ее за Дероша?
— Не задумываясь, ибо случай втянул его в такую скверную историю, из которой ни вы, ни я, никто не мог бы выпутаться наверняка. Ибо дружба, порядочность, доброжелательность, все мыслимые обстоятельства подготовили как его неверность, так и его оправдание. Ибо поведение его с того момента, как он добровольно расстался с женой, было безупречно. Не защищая неверных мужей, я не могу вместе с тем одобрить тех женщин, которые придают супружеской верности, этому редкому качеству, столь большое значение. И потом у меня есть свое представление, быть может, верное, и уж, определенно, непривычное, об иных наших поступках, которые видятся мне не как пороки человеческие, а, скорее, как последствия наших нелепых законов, являющихся источником столь же нелепых нравов и испорченности, которую я бы охотно назвал искусственной. Все это не слишком ясно, но, возможно, то, что я говорю, прояснится позже, пока же вернемся домой. Я слышу отсюда хриплые крики наших старых картежниц, которые зовут вас. Не говоря уж о том, что вечереет и приближается ночь с ее многочисленной звездной свитой, которую я вам обещал.
— Вы правы.
КАЗОТ
КРАСАВИЦА ПО ВОЛЕ СЛУЧАЯ
Скончался
Будучи подвержена бессоннице, она собирала вкруг себя много женщин, промышляющих тем, что наводят сон посредством легкого потирания тех частей тела, что особо располагают наш мозг к дремоте, рассказывая при этом всякого рода небылицы, особенно же волшебные сказки. Маленький принц, притаившись в своей постельке, усердно их слушал и так пристрастился к этим историям, что, если случалось ему заснуть на середине, он днем заставлял досказывать себе то, что не успел дослушать ночью. Без устали требовал он от этих женщин все новых сказок, и приходилось разыскивать по всем базарам Азии других сказочниц с новым запасом небылиц. Королева, обеспокоенная такой склонностью сына и понимая, что ему надобны познания совсем иного рода, пыталась обуздать сию все более разгоравшуюся страсть, ею же самой, можно сказать, и порожденную, и, дабы перестать давать ей пищу, удалила из дворца всех сказочниц. Однако их вскоре заменили придворные дамы. Воспитатель принца и тот, опасаясь уронить себя в глазах ученика, тоже принялся рассказывать ему сказки. Таким образом, решительно все поддерживало в мальчике это пагубное пристрастие, и вскоре вся природа превратилась для него в некий волшебный мир. В самой обыкновенной мыши он видел сказочную мышку-норушку, попугай и даже простой дятел представлялись ему синей птицей, змея, в зависимости от ее цвета, то драконом, то волшебницей Манто.{245} Любая невзрачная старушонка или заскорузлый от грязи дервиш были зачарованной Ургандой{246} или волшебником Пендрагоном.{247} А когда он впервые увидел, как бьет фонтан, поставленный для украшения в одном из его парков, он самым серьезным образом стал убеждать воспитателя, что это — пляшущая вода.
Сперва эти недоразумения лишь забавляли королеву, но упорство, с которым принц продолжал держаться своих ложных понятий, начало не на шутку ее тревожить — они принимали все более настойчивый характер; а вскоре ей пришлось убедиться, что излечить сей недуг — дело безнадежное.
Королева собралась своего сына женить. Заручившись согласием государственного совета, она затеяла переговоры о весьма выгодном брачном союзе. Речь шла о Беллазире, единственной дочери кандахарского{248} короля и единственной его наследнице. Природа щедро одарила принцессу всеми возможными добродетелями: была она и умна, и добра, да еще в придачу хороша собой. Оба семейства были связаны узами родства, оба государства граничили друг с другом — словом, решительно все благоприятствовало, казалось, задуманному браку. Каково же было изумление королевы, когда сын самым решительным образом отказался взять в жены свою прелестную кузину. Он испытывает к ней самые дружеские чувства, заявил он, однако она обладает весьма большим, на его взгляд, недостатком: она не фея. Между тем он дал себе обет, что женится только на фее. «Сын мой, — ответила на это королева, — я отнюдь не сомневаюсь в существовании фей, но все же убеждена, что в сказках, кои вам о них рассказывали, нет ни слова правды. Поверьте, никогда ни один из живших на земле государей не возводил какую-либо фею на свое брачное ложе. Род наш, согласно родословным книгам, восходит к глубочайшей древности, и решительно все ваши предки женаты были на женщинах. Откажитесь же от нелепых своих мечтаний; успокойте свой народ, дабы не смущали его вопросы престолонаследия и судьбы вашего рода, и смотрите, как бы не нажить вам себе недругов, идя наперекор желаниям кандахарского короля. Предупреждаю, у вас опасные соперники».
Принц потупил глаза, а королева, оставив его предаваться своим размышлениям, призвала к себе воспитателя и велела незамедлительно отправляться к своему ученику, дабы убедить его принять руку той, которую готовы были ему доверить. Воспитатель добросовестно принялся расписывать принцу все преимущества, которые сей брачный союз представит с точки зрения политики, однако тот быстро прервал его речи. «Мне, сударь, — сказал он, — надобно не увеличивать свои владения, а заставить процветать те, коими я уже владею. Случись вдруг в какой-нибудь части моих владений недород, обращая в бегство тамошних жителей, достаточно будет мановения волшебной палочки, чтобы положить сему бедствию конец, — источники тотчас же забьют средь высохших полей, великолепные дубравы покроют бесплодные горы, один вид которых ныне печалит взор. Повсюду, где только не вздумается мне расположить свои резиденции, станут вырастать волшебные замки, нисколько не истощая при этом моей казны. Коли понадобится мне защищать мои владения от врага, стальные стены в мгновение ока поднимутся на границах — впрочем, кто осмелится напасть на меня, зная, что в любую минуту я властен наслать на него чудовищ и развязать против него разом все стихии».