Французская сюита
Шрифт:
— Бог мой, что с вами, мадам? Вам плохо? — всплеснула руками няня.
Мадам Перикан не могла говорить, но наконец выдавила с трудом:
— Нянюшка, ах, нянюшка, мы забыли…
— Что такое? Что забыли?
— Забыли про моего дорогого свекра, — и мадам Перикан ударилась в слезы.
Шарль Ланжеле провел всю ночь за рулем, ехал из Парижа в сторону Монтаржи, не избегнув общей для всех печальной участи. И, надо сказать, обнаружил немалую душевную силу. В харчевне, где он остановился позавтракать, толпилось множество беженцев, все они жаловались на всевозможные дорожные ужасы, призывая в свидетели окружающих, и Шарля в том числе: «Правда, сударь? Вы тоже видели? Нельзя сказать, чтоб мы преувеличили!» Но он сухо отвечал:
— Лично я ничего подобного не видел.
— Как? — изумилась хозяйка. — А бомбардировки?
— Ни единой, мадам.
— А пожары?
— Тоже ни одного. И даже ни одной автокатастрофы.
—
Ланжеле едва лизнул поданный омлет, вздохнул: «Несъедобен», — попросил счет и уехал. Ему доставляло недоброе удовольствие отказывать добродушным простецам в нехитрых радостях, за которыми они к нему обращались.
Им-то казалось, что они задают вопросы из сочувствия друг к другу. Ничего подобного! Из любопытства. Да еще из низкопробного пристрастия к мелодраматическим ужасам. «Просто неслыханно, до чего мир вульгарен, до чего люди примитивны», — с печалью констатировал Шарли Ланжеле. Он всякий раз огорчался и негодовал, убеждаясь, что реальный мир состоит из несчастных, ни разу в жизни не обративших внимания на собор, статую, картину. Впрочем, и happy few [3] — Ланжеле льстил себя надеждой, что именно к этой категории принадлежит он сам, — повели себя в час испытаний столь же неумно и малодушно. Господи! Да как представишь себе, что каждый из них наговорит потом об этом «исходе», во что они превратят его своими рассказами! Шарли наслушался такого вранья. В голове еще звучали всевозможные голоса. Мяукала старая ломака: «Я не испугалась немцев, подошла к ним и сказала: «Господа! Вы в гостях у матери французского офицера, — они в ответ и слова не вымолвили»; басил низкий женский голос: «Пули вокруг меня так и свистели, а мне хоть бы что — я не боялась». Но все сойдутся в одном: рассказ каждого станет средоточием мыслимых и немыслимых ужасов. А он ответит рассказчикам: «Мне, как ни странно, показалось все очень скучным. Да, на дорогах было много народа, ну и что?» Он воображал изумление собеседников и с удовлетворением улыбался. Он нуждался сейчас в утешении. Стоило ему подумать о своей парижской квартире, и у него начинало болеть сердце. Он оборачивался тогда и с нежностью смотрел на ящики с фарфором, в них покоилось самое главное его сокровище. Беспокоила Ланжеле миниатюрная скульптурная группа Капо ди Монте, хорошо ли он обернул ее шелковой бумагой, достаточно ли положил стружек? К концу упаковочной бумаги оставалось маловато… А ведь такая красота: девушки, пляшущие с амурами и павлинами. Шарли вздохнул. Мысленно он сравнивал себя с римлянином, который бежит из Помпеи от лавы и пепла, бросив рабынь, дом, золото, но спрятав в складках туники статуэтку из обоженной глины или прижимая к груди вазу совершенной формы или прекрасный кубок. Шарли и радовала, и огорчала его непохожесть на других людей. Но он снизошел к этим другим людям, поглядев вокруг бесцветными глазами. Поток автомобилей не уменьшился, мрачные, встревоженные лица походили друг на друга как две капли воды. Жалкие существа! О чем они пеклись? О чем беспокоились? О еде? Питье? Шарли не давала покоя судьба Руанского собора, замков Луары, Лувра. Один-единственный камень этих священных построек стоил тысячи человеческих жизней. Скоро Жьен. Осталось совсем немного. В небе появилась черная точка, с быстротой молнии у Шарли промелькнула мысль, что забитая беженцами дорога возле железнодорожного переезда может стать соблазнительной целью для вражеского летчика, и он мигом свернул на боковой проселок. Не прошло и нескольких минут, как вслед за напуганным Ланжеле хлынули и другие автомобили, не он один пожелал отъехать подальше от главного шоссе. Автомобили, тесня друг друга, резко поворачивали к противоположной обочине, мчались напрямую по полю, теряя на ходу багаж, матрасы, клетки с птицами. Шарли слышал позади себя шум и грохот, но не оборачивался. Он правил к густому зеленому перелеску. Там он и укрылся вместе со своей машиной, переждал некоторое время и поехал проселочной дорогой — двигаться и дальше по шоссе в самом деле было неразумно.
3
Избранные счастливцы (англ.).
Опасности, грозившие Руанскому собору, отошли пока что на задний план; Шарли Ланжеле неожиданно ярко и выпукло представил себе, что грозит ему лично. Он попытался отвлечься от пугающих картин, но они, одна другой непригляднее, сменялись перед его мысленным взором, и его крупные, мягкие, с тонкими пальцами руки, вцепившись в руль, дрожали от ужаса. В местности, где он оказался, машин было гораздо меньше, мало было и деревень, другое дело, что он не мог понять, в каком направлении ему нужно ехать. Ориентировался Шарли всегда с большим трудом: привык ездить с шофером. С час он блуждал по окрестностям Жьена. И уже нервничал, боясь, что ему не хватит бензина. Вздыхал, покачивал головой. Он же предвидел, что все так и будет: Шарли Ланжеле не создан для грубой действительности. Тысячи мелких неурядиц обыденной жизни — непосильный для него груз. Машина остановилась. Бензин кончился. Он адресовал себе небольшой изящный поклон, отдал дань своему напрасному геройству. Делать было нечего, ночевать ему предстояло в лесу.
— У вас не найдется для меня канистры бензина? — спросил он проезжавшего мимо автомобилиста.
Тот отрицательно покачал головой, и Шарли горько усмехнулся. «Да, таковы люди! Жестокая раса эгоистов. Никто не поделится с собратом по несчастью коркой хлеба, бутылкой пива, жалкой канистрой бензина». Автомобилист обернулся и прокричал:
— В десяти метрах отсюда домишко…
Чей именно домишко — не долетело до Ланжеле, автомобилист уже скрылся за деревьями. Шарли огляделся, и ему показалось, что вдалеке он видит один или два дома.
«А как же машина? Я не могу оставить машину! — подумал Шарли в отчаянии. — Придется попробовать добыть бензин». Но дорога была пуста. Вскоре показалась еле ползущая, покрытая белой, как мел, пылью машина. Ее, будто мухи, облепили орущие и, похоже, сильно пьяные молодые люди, которые ухитрились ехать даже на подножке.
«Банда хулиганов», — содрогнувшись, подумал Ланжеле, однако обратился к ним самым любезным тоном:
— Господа, не найдется ли у вас немного бензина. Я не могу тронуться с места.
Машина затормозила, заскрежетав изношенными тормозами. Парни с издевкой уставились на Шарли.
— А сколько за бензин дадите? — наконец спросил один из них.
Шарли понимал, что нужно ответить: сколько захотите, но по натуре был скуповат, не хотел показаться богатым, чтобы не раздразнить мошенников, опасался, что его обманут.
— Я готов заплатить вам разумную цену, — ответил он высокомерно.
— Нет у нас бензина, — отрезал шофер стонущей развалюхи.
И она, заурчав, тронулась дальше по пыльному проселку, а Ланжеле отчаянно замахал руками, крича вслед:
— Погодите! Остановитесь! Назовите вашу цену!
Но ответа не дождался. И опять остался один. Однако ненадолго, с наступлением сумерек в ближайший лесок потянулись другие беженцы. Те, кто не нашел себе места в гостинице, угла в частном доме, потому что все вокруг было переполнено, решили заночевать под деревьями. «Точь — в-точь летний лагерь в Элизабетвиле, — подумал Ланжеле с отвращением. — Орущие младенцы, запах пота, обрывки газет и пустые консервные банки». Какая-то женщина плакала, кто-то кричал, смеялся, отвратительные чумазые дети приближались к Шарли, и он прогонял их без единого слова, потому что не хотел неприятностей с родителями, одним только яростным взглядом. «Отребье Бельвиля, — бормотал он в ужасе. — Боже! Куда я попал?» То ли по воле случая именно здесь и оказались обитатели парижских трущоб, то ли воображение Шарля привело его в панику, но каждый мужчина казался ему законченным бандитом, а каждая женщина — проституткой и воровкой. Когда вечер сменила ночь, прозрачные июньские сумерки сгустились под деревьями в настоящую тьму с небольшими ледяными озерками там, где сквозь листву пробивался лунный свет. Каждый звук стал в потемках таинственным и пугающим: самолет в небе, припозднившиеся птицы, глухой взрыв вдалеке — то ли выстрел, то ли лопнувшая шина. Раз или два кто-то бродил вокруг машины Шарли, кто-то даже в нее заглядывал. Он слышал такие разговоры, что его прошибал холодный пот. Народ был настроен совсем не так, как хотелось бы… Говорили чаще всего о богачах, которые спасают свою шкуру и золото, запрудив дорогу автомобилями, а у бедного человека нет ничего, кроме своих двоих, на них и спасайся, а нет — подыхай! «Но сами-то они, что бы ни говорили, на машинах, — думал Шарли, — и наверняка ворованных».
Он почувствовал несказанное успокоение, когда возле него пристроилась крошечная машинка, в которой сидели молодой человек и девушка, без всякого сомнения, гораздо более культурные, чем остальные беженцы, пристроившиеся в леске. Одна рука у молодого человека была слегка изуродована, и он не прятал ее, а выставлял напоказ, словно держал перед собой написанную крупными буквами надпись: «Призыву в армию не подлежит». Девушка совсем юная, хорошенькая и очень бледная. Они поделили между собой бутерброды и скоро задремали, сидя рядышком на переднем сиденье, плечо к плечу, щека к щеке. Шарли тоже попробовал заснуть, но усталость, возбуждение и страх отгоняли сон. Спустя час его молодой сосед открыл глаза, осторожно достал сигареты, постаравшись не разбудить девушку, и закурил. Заметил, что не спит и Ланжеле.
— Очень тут неудобно, — сказал он шепотом, наклонившись к Шарли.
— Очень.
— Ну ничего, ночь пройдет быстро. Завтра проселками я надеюсь добраться до Божанси, по шоссе ведь теперь не доедешь.
— Да что вы? А почему? Впрочем, я тоже слышал, что шоссе сильно бомбили. Вам повезло, что вы можете уехать, — вздохнул Шарли, — а у меня ни капли бензина.
Он замялся и посмотрел на молодого человека.
— Осмелюсь вас попросить, — наконец сказал он. — Присмотрите за моей машиной (да нет, на вид он, безусловно, честный), а я бы сходил в соседнюю деревню, мне сказали, что там еще можно купить бензин.