Французская сюита
Шрифт:
Все кинулись к оставленным на обочине автомобилям, сели в них и уехали, но некоторые машины так и остались стоять с открытыми дверцами, со скарбом на крыше, накренившись, едва не съезжая в кювет, ведь остановили их в спешке, и оставили тоже, торопились выскочить, спрятаться. Но хозяева не вернулись. Внутри поверх наваленных сумок рвались с привязи и выли собаки, плакали запертые в корзинах коты.
Взрослый Габриэль Корт сохранил привычки беззащитного малыша: когда его обижали, он бежал с плачем жаловаться, ему и в голову не приходило, что пора уже хоть с чем-то справляться самому.
Вот и сейчас Корт потащил Флоранс на поиски мэра Паре-ле-Моньяля, начальника полиции, депутата, префекта, словом, хоть какого-нибудь представителя власти, чтобы тот разыскал украденный у них ужин. Но вот что странно: на улицах — никого, в домах — темно и тихо. На перекрестке они наткнулись на нескольких женщин, которые, как им показалось, прогуливались. Однако на все вопросы они получили ответ:
— Не знаем. Мы приезжие.
— Такие же беженцы, как вы, — прибавила одна из женщин.
Ласковый июньский ветерок донес едва заметный запах гари.
И вдруг они спохватились, что не помнят, где оставили автомобиль. Флоранс считала, что рядом с вокзалом. Габриэлю казалось, что главный ориентир — мост. Яркая безмятежная луна давала довольно света, но в этом крошечном старинном городке все улицы походили одна на другую. Повсюду одинаковые островерхие крыши, древние каменные тумбы, ветхие балконы, темные закоулки, тупики.
— Безвкусные декорации к опере, — простонал Габриэль.
Даже пахло здесь тошнотворно, как за кулисами, пылью и отхожим местом. Было жарко, пот струился со лба. Флоранс отстала и теперь звала его из темноты: «Габриэль! Подожди! Остановись, трус, мерзавец! Да где же ты, Габриэль? Где ты? Я тебя не вижу, свинья!» Эхо вторило ее ругательствам, они, словно пули, рикошетили от старинных стен: «Трус! Свинья! Мерзавец!»
Она догнала его только возле вокзала. И набросилась с кулаками, била его, царапала, плевала в лицо, а он закрывался руками и визжал на самой высокой ноте. Кто бы мог подумать, что вальяжный баритон Габриэля Корта может преобразиться в такой пронзительный, дикий, оглушительный женский визг? Голод, страх и усталость довели их до безумия. К тому же у вокзала не оказалось ни одной машины, улица была пуста, и они сразу поняли, что отдан приказ эвакуировать всех из города.
Издалека с моста, освещенного луной, за ними наблюдали. Несколько изможденных солдат сидели прямо на земле. Один из них, совсем мальчик, бледный, в очках с толстыми стеклами, с трудом поднялся и пошел их разнимать.
— Замолчите, сударь. Перестаньте, мадам, как вам не стыдно!
— Куда подевались машины? — набросился на него Корт.
— Уехали. Приказано очистить улицу.
— Кем приказано? Зачем приказано? А как же наши вещи? А как же мои рукописи? Я знаменитый Габриэль Корт!
— Господи! Да найдутся ваши рукописи! И позвольте вам заметить, у многих потери серьезнее.
— Пошлый взгляд обывателя.
— Я, конечно, обыватель, но…
— Кто отдал этот дурацкий приказ?
— Дурацкий, сударь? Не глупей многих других, уж поверьте. И ваша машина, и ваши бумажки отыщутся, будьте спокойны. А пока что скорей уходите отсюда. Немцы вот — вот войдут в город. Нам приказано взорвать вокзал.
— Куда ж мы пойдем? — простонала Флоранс.
— Идите обратно.
— Где нам ночевать?
— Места хватит. Все разбежались, — ответил другой солдат, подходя вплотную к Корту.
Все вокруг заливал ровный голубой лунный свет. Габриэль различил грубые суровые черты лица говорившего, его широкую щеку сверху вниз пересекало два шрама. Солдат положил руку на плечо Корту и безо всякого усилия развернул его.
— Давай отсюда! Надоели вы, понятно?
Мгновение Корт ощущал, что готов броситься на обидчика, но, по-прежнему чувствуя тяжелую руку на плече, поневоле сдался и пошел на попятный.
— Мы неделю в пути… Мы проголодались…
— Проголодались, — эхом подхватила Флоранс.
— Подождите до утра. Если не отступим, накормим супом.
Солдат в очках снова заговорил тихим усталым голосом:
— Здесь нельзя оставаться, сударь. Прошу, уходите. — Он взял Габриэля под локоть и легонько подтолкнул, словно выпроваживал из гостиной ребенка, которому пора спать.
Они двинулись в обратный путь, но теперь шли рядом, с трудом переставляя ноги; их взаимная ненависть улеглась, но только она и поддерживала до сих пор их силы. Они так измучились, что не могли снова разыскивать ресторан. Они стучали во все двери, но им не открыли. В конце концов, они опустились на скамью рядом с церковью. Флоранс, сморщившись от боли, стащила туфли.
Близился рассвет. Но ничего не произошло. Вокзал не взорвали. Время от времени на соседней улице раздавались шаги солдат. Несколько раз они проходили мимо скамьи, даже не взглянув на Флоранс и Габриэля, которые тихо сжались в тени, сблизив отяжелевшие головы. На них пахнуло протухшим мясом — на окраине города бомба разрушила бойни. Они сами не заметили, как задремали. А когда очнулись, увидели солдат с котелками. Флоранс застонала, так ей захотелось есть, те услышали и оделили ее кружкой бульона с куском хлеба. С наступлением дня к Габриэлю хоть отчасти вернулось человеческое достоинство: он не осмеливался отнять у своей подруги каплю супа и горбушку. Флоранс медленно пила бульон. Потом оторвалась и обернулась к Корту:
— На, допей, — сказала она возлюбленному.
Он возражал:
— Ну что ты, тебе самой мало!
Она протянула ему алюминиевую кружку с теплой жидкостью, отдававшей капустой. Он схватил ее дрожащими руками, припал к краю и стал пить большими глотками, не переводя дыхания. Допил до конца и выпрямился со счастливым вздохом.
— Так-то лучше, а? — проговорил солдат.
Они узнали того, кто ночью прогнал их от вокзала. При утреннем свете его черты смягчились, он больше не был похож на жестокого центуриона. Габриэль вспомнил, что в кармане есть сигареты и протянул ему пачку. Мужчины молча курили, пока Флоранс с трудом натягивала туфли.