Французская вдова
Шрифт:
– Хорошо, что меня не было в театре, – покачал головой Тарасов. – Иначе Зимин мгновенно внес бы меня в список подозреваемых.
– А мне кажется, следователь к тебе вполне лоялен, – возразил Федор. Размышляя над делом, он основательно изжевал карандаш, с которым сидел над листом бумаги.
– Не знаю, как ты, а я после убийства Валерьяныча чувствую себя совершенно деморализованным. У меня нет ни единой путной мысли в голове. Зачем его убили? Если уж на то пошло, сам старикан запросто мог бы кого-нибудь
– Может быть, ему заткнули рот? – вслух подумал Федор. – Он что-нибудь знал или видел…
– Ну, тогда твой убийца – просто псих. Косит всех свидетелей подряд! Двух актрис убил, потом инвалида, а теперь еще и реквизитора. Не многовато ли?
– Что ты у меня-то спрашиваешь? – удивился Федор.
– А у кого еще мне спрашивать? Это ты решил найти того, кто пришил Виктора. И меня к делу пристегнул. – Тарасов прошелся по полупустой комнате.
Сегодня он впервые появился в квартире, которую снимал Федор. И, совершенно очевидно, чувствовал себя здесь неуютно. То и дело посматривал на свои окна, темневшие напротив.
– Что, если убийц несколько? – Федор наморщил лоб. – Поэтому нам и кажется, что преступник расправляется со всеми подряд.
– Как это – несколько? – опешил Тарасов, останавливаясь напротив Федора. – Ты сейчас намутишь, мы вовек в этой каше не разберемся!
– Я просто пытаюсь разложить дело на составляющие. Может быть, стоит отделить одно убийство от другого? И рассмотреть факты независимо? Вдруг мы что-то упускаем?
– Да уж наверняка, – тотчас откликнулся режиссер.
– Получается, что мы подозреваем всех, – посетовал Федор.
Тарасов побарабанил пальцами по подоконнику:
– К счастью, не всех.
– А кого мы не подозреваем? – удивился Федор. – У каждого есть скелет в шкафу.
– Ну как же? Вот Сударев, слава богу, вышел из игры.
– Почему – слава богу? – непонимающе посмотрел на режиссера Федор.
– Потому что мне нравятся люди, которые не жалеют денег на искусство, – с вызовом ответил тот.
– Ты имеешь в виду люстру и кофемашины? – ехидно спросил Федор.
– Вспомни-ка нашу беседу с Зубовым, – проигнорировал его выпад Тарасов. – Это было, когда я в первый раз тебя в театр привел. Зубов рассказывал о новой люстре и все совал тебе в нос книжку Сударева с дарственной надписью.
– И что? – Федор наморщил лоб, пытаясь восстановить в памяти тот день.
– Зубов сказал, что Сударева в театр привел Валерьяныч, который познакомился с будущим меценатом накануне в «Бедном Йорике». И случилось это почти через неделю после премьеры, то бишь двадцать шестого апреля.
– Ты это точно помнишь? – засомневался Федор.
– У меня профессиональная память, – напомнил Тарасов, поведя бровью. – А Оксана Полоз погибла на следующий день после премьеры, двадцать первого апреля. То есть сначала убили Оксану, и лишь через неделю Сударев впервые попал в театр. А значит, он не мог быть убийцей. Потому что убийца Оксаны точно знал, что свидетельницы, оказавшиеся в тот момент в
– А что, если Сударев еще до знакомства с Валерьянычем чисто случайно побывал в вашем театре и видел какой-нибудь спектакль, в котором играли девушки? Или хотя бы одна из девушек?
– Слишком фантастическое предположение, – покачал головой Тарасов. – Случайно зашел, случайно запомнил лица, а в момент убийства сразу же опознал – без грима, в обычной одежде, а не в костюмах… Нет, чушь собачья. Твой первый вывод кажется мне верным – убийца имеет отношение к театру. Он сразу узнал девушек, как только они попали в поле его зрения. Узнал, выследил и убил.
– Похоже, что так, – вынужден был согласиться Федор. – Выходит, Сударев действительно выпадает из списка подозреваемых. Знаешь, даже жалко. Этот тренер личностного роста до того противный тип, что я бы не расстроился, засади мы его за решетку.
Тарасов вздохнул и посмотрел на часы.
– Ну что, добьем мемуары Валерьяныча?
Они уже прочитали каждый по тетради, потом обменялись ими и теперь заканчивали изучение, изредка прерываясь на чай, кофе и пространные рассуждения.
– Да уж, лучше покончить с ними сегодня. – Тарасов вздохнул и опустился на стул, положив свою тетрадь под лампу. – Теперь хотя бы понятно, почему старик сходил с ума из-за браслета. Прямо в дрожь бросает, когда читаешь про его Чувство.
– Ты же понимаешь, что нам придется отдать дневники Зимину? – Федор посмотрел на режиссера внимательно. – Если задержим хоть на день, забывчивостью не отговоримся. Он нам впаяет противодействие следствию.
– Хорошо-хорошо, тогда давай не будем отвлекаться.
В комнате повисла тишина, и только ночная бабочка шелестела крыльями, перелетая с одной занавески на другую. Федор завершил чтение первым и некоторое время сидел, глядя в пустоту и о чем-то напряженно размышляя. Наконец Тарасов тоже захлопнул свою тетрадь.
– У меня только один вопрос, – сказал он задумчиво.
– У меня тоже только один, – Федор поднял голову. – Где, черт побери, диадема?
– С браслетом все ясно, – горячо говорил Тарасов. – Дед считал, что в нем живет душа его драгоценной Клавдии. Он его прятал и лелеял. Но диадема, которую отвергла дива, похоже, тоже осталась у него!
– Дива не отвергла, а отдала ему на сохранение, – поправил Федор.
– Ну, и по всему выходит, Валерьяныч должен был хранить ее как зеницу ока.
– Может, он снимал ячейку в банке, – предположил Федор. – Или зарыл под яблоней на даче.
– Да не было у него никакой дачи! – воскликнул Тарасов. – И друзей не было, чтобы схоронить что-нибудь в их клумбе с георгинами. У него только квартирка и была. Конечно, может быть, он хранил диадему в чемоданчике под кроватью… Тогда ее Зимин наверняка нашел.
– И никому, разумеется, не сказал. С чего бы ему рассказывать всем подряд о такой находке? Ее уже, наверное, оформили как вещдок.