Французский «рыцарский роман»
Шрифт:
«Ипомедон» и «Протесилай» сюжетно связаны между собой: герой второго романа является сыном протагониста первой книги. Но их связь не только в этом. По сути дела перед нами одна и та же сюжетная структура. В центре каждого романа находится один персонаж — влюбленный юноша, преодолевающий всяческие препятствия на пути к любимой, и поэтому книги Гуона де Ротеланда в какой-то мере могут быть отнесены к «грековизантийскому» типу рыцарского романа, о котором говорилось выше (Г. Парис рассматривает их как раз в числе таких произведений 32).
Среди препятствий едва ли не первое место занимают не козни врагов, не беды и войны, не превратности судьбы, а любовное влечение встречающихся ему на пути женщин и девушек. Так, ночуя в доме Исмены, Ипомедон подвергается каждую ночь ее настойчивым атакам. Ему приходится прикидываться то спящим и спросонок хватающимся за шпагу, то совершенно непонимающим, чего собственно хочет молодая женщина. Когда же Исмена недвусмысленно
Jo vus serrai si deboneire
Autre feiz, quant me conuistrez.
Tut ferai quanke vus voudrez.
(v. 9200—9202)
Таким же атакам подвергается во втором романе и Протесилай. Так, Медея влюбляется в него еще до того, как они встречаются (вариант «любви издалека», но любит здесь не рыцарь, а дама), и затем настойчиво добивается его благоволения. Все эти любовные безумства героинь описаны достаточно трафаретно, по установившимся канонам (дрожь, потеря сознания, внезапная бледность, ночные галлюцинации и т. д.), но, в отличие от более ранних произведений, где подобные описания уже встречались, у Гуона де Ротеланда нельзя не заметить иронии и скрытой усмешки. Овидианская «любовь-болезнь» настолько уже стала общим местом в куртуазной литературе, что не могла трактоваться иначе, как иронически. Это и делает автор указанных романов. Как справедливо замечает Ф. Менар, «в «Ипомедоне» Гуон де Ротеланд уже не относится серьезно к переживаниям своей героини» 33. К этому добавляются рассыпанные в тексте произведения антифеминистские выпады, которые станут непременной особенностью литературных памятников иной эпохи и иного направления. Поэтому появление их здесь, в куртуазном романе, полезно отметить. В своем месте мы скажем о все возрастающей антифеминистской тенденции (которую иногда трактуют как демифологизацию куртуазных идеалов), делающейся особенно очевидной в романах XIII в., здесь же перед нами, конечно, лишь зачатки нового процесса, результаты которого обнаружат себя в будущем.
Как и полагается в «греко-византийском» романе, в «Ипомедоне» и в «Протесилае» причудливо переплетаются идиллистические мотивы (таковы, например, трогательные сцены встречи и взаимного узнавания юных героев) с запутанной «авантюрной» интригой, переодеваниями, недоразумениями, всяческими квипрокво, со сценами турниров, осад, рыцарских схваток и т. д. Кардинальная этическая проблема, которая занимает автора, это разница между подлинным чувством, исполненным душевного трепета, нежности, самоотверженности (так любят молодые герои романиста — Ипомедон, Протесилай, Фьера, Дева Острова и т. д.), и любовью чувственной, грубой, продиктованной какими-либо материальными интересами. Это, однако, не типичное для лирики трубадуров противопоставление утонченной любви и любви низменной, Fin’Amors и Fals’Amors 3/‘. Переживания героев Гуона де Ротсланда определяются не только прихотливым складом их характера, но и внешними обстоятельствами, причем основной конфликт возникает от столкновения внутренних намерений героев с этими внешними причинами. Так, героиня романа «Ипомедон», которая носит красноречивое имя Фьера (т. е. Гордая), вынуждена выбрать себе мужа, ибо к этому понуждают ее бароны, полагающие, что слабая юная девушка не может благополучно править своим Калабрийским герцогством, которому постоянно угрожают воинственные соседи.
Произведения Гуона де Ротеланда тяготеют к традиции, которую А. Фуррье назвал «реалистическим течением». В ее русле ученый рассматривает, в числе прочих, такие два значительных произведения романного жанра, как «Партонопей Блуаский» неизвестного автора и «Флоримонт» Аймона де Варрена[64]. В отличие от книг Гуона де Ротеланда, в этих произведениях известную роль играют феерические мотивы. Так, Партонопей оказывается во власти колдовских чар Мелиоры, заманившей его в свой роскошный дворец (правда, волшебная сила пропадает, когда юноша, вопреки запрету, осветил ее во время сна и рассмотрел ее прелестные черты). Флоримонт испытывает сильное любовное чувство к фее Таинственного Острова, с которой он вынужден расстаться, так как не вполне точно выполнил указание своей дамы, велевшей ему хранить в глубокой тайне их связь. Есть в романах и мотивы чудесных напитков, есть провидицы и колдуны. Это не мешает А. Фуррье рассматривать оба произведения в числе других памятников, составляющих выявленное им «реалистическое течение». Действительно, обольстительные феи в этих куртуазных повествованиях на деле оказываются не неземными существами, а прекрасными принцессами, поднаторевшими, под руководством опытных учителей, в разных видах магии. Действительно, картины феодальной жизни в этих книгах точны,
Это все, однако, вряд ли может служить основанием для причисления указанных романов к «реалистическому направлению», которого не было не только осознанно и организационно (с чем вряд ли кто-нибудь станет спорить), но и как тенденции, противопоставляющей, в достаточной степени явно, эти литературные памятники другим произведениям романного жанра. Это не значит, что «Партонопей Блуаский» не заслуживает той высокой (быть может, даже высочайшей) оценки, которую ему дает А. Фуррье. По-видимому, это действительно было очень значительное произведение, и остается только пожалеть, что столь долгое время не появлялось его критического издания[65]. Но это не значит, что «Партонопей» тяготеет по своему методу к реализму в большей степени, чем, скажем, «Флуар и Бланшефлор» или пять романов Кретьена. Впрочем, проблема — не реализма, конечно, а реалистичности — памятников куртуазной литературы (и в первую очередь романа) может быть поставлена. Не предваряя ее решения и не вступая в спор с А. Фуррье, обратимся еще к некоторым произведениям романного жанра, созданным в интересующую нас в данный момент эпоху, т. е. в последние три-четыре десятилетия XII в.
К «реалистическому течению» относит А. Фуррье и два романа Готье из Арраса. Этот поэт был, но-видимому, местным феодалом, исполнял в Аррасе должность прево, затем состоял на службе у Филиппа Фландрского. Сформировался он как поэт в придворных кругах Шампани и Блуа, т. е. там же, где и его современник, компатриот и соперник Кретьен де Труа. Свой первый роман (из известных нам) Готье посвятил Тибо V Доброму, графу Блуаскому, женатому на Аэлисе, сестре Марии Шампанской и дочери Альеноры Аквитанской. Мы увидим в дальнейшем, что вкусы этой придворной рафинированной среды, в которой созрели куртуазные идеи Андрея Капеллана, оказали известное воздействие и на нашего поэта.
Роман «Ираклий», в герои которого выбран византийский император, правивший в 610—641 гг. и. э., не был первым произведением Готье. По крайней мере так сказано в прологе книги. Но ранние опыты поэта не сохранились. В «Ираклии» поэт предстает перед читателем уже зрелым мастером. Полезно отметить, что этот свой «метризм» Готье сознавал и сам, о чем недвусмысленно сказано в прологе. Создание книги вписывается в те же хронологические рамки, что и творчество Кретьена де Труа, хотя у исследователей нет единого мнения о точной временной локализации творческой деятельности Готье. А. Фуррье 37 указывает на 1176—1181 гг. как на время создания «Ираклия»; Л. Ренци [66] определяет время работы поэта над романом 1159—1184 гг., т. е. значительно более обширным промежутком времени. Такая датировка кажется нам более убедительной, даже если исходить не из ряда экстралитературных данных (чем обычно пользуются при датировке средневековых памятников), а основываться на литературных особенностях произведения. Книга эта очень неровна, неоднородна по составу и по тону, что дает основание предположить, что поэт работал над своим произведением достаточно долго.
В прологе Готье так определяет содержание романа:
D’Eracle ci endroit comence,
Qui onques jour n’ot soing de tence.
Si l’acheta li seneschauz
Povre, fameleus et deschauz;
Et tout l’avoir qu’en prist li mere
Dona pour l'ame sen chier pere.
Si conaissoit bien li vassaus
Pieres et femes et chevaus.
Assez vous dirai en romanz
Les prouvances et les comanz
Que l’emperere fist de lui
Et com il mescreoit celui;
Com en deus choscs l'esprouva
Et, quant le grant bien i trouva,
Par lui se maria li sire.
Et si m’orez el romanz dire
A com grant tort il fu gabez,
Et com il fu puis adoubez;
Com il vint puis a tel honeur,