Французский «рыцарский роман»
Шрифт:
Дальнейший разговор сеньора и его жены (ст. 8029—8089), возможно, покажется современному читателю несколько мелодраматичным, как, впрочем, и вся ситуация. Но сцена эта несомненно Жакмесу удалась. И сеньор Файеля, и его жена внешне говорят спокойно, с какой-то затаенной печалью, но чувствуется, какого это стоит им внутреннего напряжения. Слова дамы о том, что отныне она не притронется ни к какому иному блюду, не могли не трогать сердца. Кратко, но сильно описаны переживания вдовца. Он грустит из-за смерти жены, на которую сам ее обрек, он боится гнева окружающих и отправляется за море, где находит смерть в одной из стычек с неверными.
Общий тон книги пессимистичен. Его не разряжают ни помпезные описания рыцарских турниров, ни трогательный рассказ о чистой и искренней любви. Пессимистичны
Sueffrent menut et souvent
Maint divers et grief tourment,
L’un de tristour et 1’autre d’aise.
(v. 8207—8209)
Последнее замечание поэта знаменательно: на смену сладкой боли неразделенной любви трубадуров и просветленности любовных отношений героев куртуазного романа «времени Кретьена» (за исключением, конечно, совсем иной концепции любви в легенде о Тристане и Изольде) пришел более трезвый и скептический взгляд на любовь, которая существует не в абстрактных далях сказочной феерии, а в реальном и сумрачном мире, своей антигуманностью обрекающем любящих на страдания (характерно, что вопрос о законности или греховности любви героев нашего романа практически в книге не ставится), а их окружающих толкающем на гнусные и страшные поступки. Судя по «Роману о кастеляне из Куси», куртуазный мир существенным образом изменился.
Мы уже упоминали, что мотив съеденного сердца любовника стал сюжетом также одного лэ, созданного в середине XIII в. Это «Лэ об Иньоресе», в котором рассказывается, как один молодой рыцарь вел довольно рассеянную жизнь, имея сразу двенадцать любовниц, и каждая думала, что лишь она — предмет обожания кавалера. Когда же случайно Правда выплывает наружу, двенадцать разгневанных красавиц требуют, чтобы юноша остановил свой выбор на одной из них. Но тут на сцене появляются мужья этих двенадцати дам. Они убивают развратника и на пиру преподносят своим неверным женам жаркое из сердца и гениталий их возлюбленного. Начатая несколько в духе фаблио, повесть заканчивается трагически: как и героиня «Романа о кастеляне из Куси», дамы решают больше не притрагиваться к пище и погибают.
Мы остановились кратко на этой примечательной стихотворной повести не только потому, что она сюжетно связана с романом Жакмеса, и не потому, что ее можно отнести к «трагическому» направлению куртуазного романа. Не менее важно поставить вопрос о жанровой принадлежности целого ряда произведений эпохи, которые отличаются от романа прежде всего своим размером. Краткое стихотворное повествовательное произведение сатирического плана обычно причисляют к фаблио. Любовноавантюрного — к лэ. В научной литературе уже не раз делались попытки дать определение жанра лэ, столь близкого к куртуазному роману (Гастон Парис считал многие «авантюрные» рыцарские романы развернутыми лэ). Жан Фраппье[164] относил лэ к повествованиям о необычайном приключении героя, не обязательно связанном с его контактом со сверхъестественными силами, но безусловно приключении исключительном. Заметим, что теми же чертами отмечен и рыцарский роман «кретьеновского» типа. Ж.-Ш. Пайен[165] дает более расширительное определение жанра. Он подчеркивает в нем не столько «авантюрность» и «фееричность», сколько собранность повествования, отсутствие в нем описательности, больших диалогов и монологов и т. д. К этому следует добавить, что лэ эволюционировали, как и развивавшийся параллельно им куртуазный роман. Если в ранних лэ, например у Марии Французской, немало фольклорных мотивов, немало бретонской фантастики (одно из излюбленных сюжетных положений лэ — связь героя с феей; но это мы найдем и в романе, например, в «Прекрасном Незнакомце» Рено де Божё[166]), то позже реальные конфликты занимают в лэ ведущее место.
Отличие романа от лэ, думается, не в размере произведения. В лэ постоянно на первом плане (а точнее, единственно в фокусе повествования) остро конфликтные взаимоотношения двух любовников. Это может быть, как в «Лэ о тени» Жана Ренара, просто рассказ о том, как юноша, впадая в отчаяние из-за неуступчивости своей
Спустя столетие лэ лишились своей фантастики, но концепция невозможности счастливой любви сохранилась. И теперь лэ остались параллелью роману. Т. е. в какой-то мере мы возвращаемся к определению Гастона Париса, исключив из этого определения генетическую векторность: ни куртуазный роман не был развернутым лэ, ни лэ не было свернутым романом, это были параллельные жанры, более обширный (не по длине, конечно, а по охвату явлений действительности) или более сжатый. Последний в основном концентрировался вокруг напряженных, часто трагических взаимоотношений протагонистов. Эта сюжетная сконцентрированность объясняет, почему в лэ нет параллельно протекающих событий, нет длинных монологов, нет подробных описаний.
Интрига в лэ всегда однонаправлена, линейна. Вначале сюжет развивается слегка замедленно (к тому же действие в лэ начинается не с «начала», а как бы с середины: повествования открывается обычно ситуацией, сложившейся уже довольно давно), но достаточно скоро возникает напряжение, что стремительно приближает развязку.
Первые лэ разрабатывали «бретонские» сюжеты, в них доминировали фантастические мотивы, среди которых, как мы уже говорили, не последнее место занимал мотив связи героя с феей. Причем истолковывалось это как подчинение протагониста системе внечеловеческих норм и запретов, нарушение которых (что было естественно для героя, для которого эти нормы и запреты были чем-то чуждым и навязанным) обрекало его на гибель, в лучшем случае создавало ситуацию «недостачи» (по терминологии В. Я. Проппа), ликвидировать которую герою было уже не суждено.
Постепенно, как и рыцарский роман, лэ утратили элементы кельтской феерии, превратившись в куртуазную стихотворную повесть. Таким образом, лэ можно считать определенной стадией развития короткого куртуазного повествования. Но в ходе своей эволюции лэ утрачивали не только фееричность. Они утрачивали сжатость и сконцентрированность интриги, все более сближаясь с собственно куртуазной повестью (или маленьким романом, каким был, скажем, рассмотренный нами ранее «Роман о графе Пуатье»). Таким образом, тенденция развития этого популярного в течение приблизительно целого столетия жанра была направлена к утрате четких жанровых критериев. Сближение жанров и течений, с которым мы постоянно сталкиваемся на протяжении всего средневековья, становится особенно очевидным как раз в рассматриваемый нами период, т. е. во второй половине XIII в.
Итак, если в эпоху Кретьена жанр лэ был в достаточной степени обособленным жанром, то позже он все заметнее сближается с романом (не по тематике, конечно, что было и раньше, а по своим повествовательным приемам) , утрачивает свои специфические черты (фантастику, сжатость и сконцентрированность повествования и т. д.), становится куртуазной повестью. К таким именно повестям относится одно примечательное произведение, созданное во второй половине XIII столетия и пользовавшееся исключительной популярностью (сохранилось по меньшей мере 15 его списков). Речь идет о «Кастелянше из Вержи», стихотворном повествовании, насчитывающем всего около тысячи строк [167].
Это произведение также относится к «трагическому» направлению, к которому принадлежит и рассмотренный выше «Роман о кастеляне из Куси» и ряд других произведений эпохи. Колорит этой книги еще более мрачный и тревожный, чем в истории кастеляна Ренои. И здесь перед нами любовная история, кончающаяся трагически. И здесь есть неудачливая соперница, более жестоко поплатившаяся за свое коварство. В повести нет затянувшегося «подступа»: герои уже давно любят друг друга, давно открыли друг другу свое сердце. Но с самого начала повествования, несмотря на светлую радость разделенной любви, тревога и смутное беспокойство царят в их отношениях. Они встречаются непременно тайно[168], украдкой и как-то торопливо. Вот юноша проникает в заветный сад, где его ждет любимая: