Французы на Северном полюсе
Шрифт:
Поинтересоваться, почему д’Амбрие отказался от динамита, немцы не решились. В конце концов он имел право вести работу так, как считал нужным!
Капитан сыграл с наглецами хорошую шутку, но придраться было не к чему! Вальтер попал в собственную ловушку.
Не трудно себе представить, какое ликование было на «Галлии» и какие проклятия неслись с «Германии»!
— Попались, старина Фриц, попались эти тупоголовые! — приплясывая, восклицал Летящее Перо.
— Гады! Пусть теперь там сидят до второго пришествия! — злорадствовал эльзасец.
— Вот это спектакль! —
— Да, неплохая постановочка… шесть тысяч кубометров льда! А то и больше!
— Ручаюсь! До конца зимы им не выбраться! — проговорил Ле Герн.
— Нечего соваться куда не следует!
— Теперь, по крайней мере, можно спокойно работать не жалея сил.
— Да, надо торопиться!
— Солнышко стало похоже на недозрелую сливу и нисколечко не греет.
— Садится рано, будто назло нам!
— И ночи длинные… морозные!
— Видно, зима наступает!
— А если не успеем кончить канал?
— Посмотрим!..
— Успеем или не успеем, немцы все равно в ловушке.
С каждым днем погода ухудшалась.
Солнце опустилось почти до самого горизонта и показывалось совсем ненадолго. Оно теперь не сверкало, огромный красный шар словно нехотя освещал печальную землю.
Через месяц светлой будет только половина суток, считая утренние и вечерние сумерки; через пять недель, 23 сентября, наступит осеннее равноденствие, а с ним — жестокая полярная зима.
В Заполярье не бывает теплых осенних дней, как в умеренном климате. Переход от бесконечного дня к бесконечной ночи сопровождается холодом и мрачной погодой. Едва согретая солнцем, земля быстро остывает, и над ней поднимаются густые туманы.
В тот год похолодание началось не через три недели, как можно было ждать, а через десять дней.
Зима обещала быть ранней.
Через неделю матросы уже не в силах были выполнять за день прежний объем работы.
Капитан все еще пытался бороться с природой, добиваясь невозможного. Он пустил в ход две пилы, и результат при круглосуточной работе получился почти удовлетворительный.
С наступлением темноты включали прожектор.
Матросы выбивались из сил. Руки и ноги покрылись болячками от обморожения, и доктор, опасаясь инфекций, прописал некоторым полный покой. В условиях умеренного климата такая болячка не опасна, но здесь легко превращается в незаживающую рану.
Из строя выбыли уже пять человек.
Больше всех, как обычно, не повезло Констану Гиньяру, вечному неудачнику. Одна нога у него распухла и покрылась волдырями, из которых сочилась сукровица.
К счастью, у Желена было простое, но действенное средство от этого заболевания — примочки из толченого льда. Раны от них затягивались через неделю.
Не желая, однако, рисковать здоровьем людей, капитан решил прекратить работу.
И это, когда до свободной воды оставался всего километр, а дальше путь «Галлии» был открыт.
У д’Амбрие еще теплилась надежда, что морозы ослабеют на какое-то время, как это часто бывает в конце заполярного лета, и тогда можно будет продолжить работу. В противном случае придется зимовать во
А пока капитан решил занять матросов более легким делом — охотой на зверя.
Собаки засиделись в загоне, кроме того, ощущался недостаток в свежих продуктах.
Доктор одобрил эту идею.
Сказано — сделано!
Запрягли собак, нагрузили сани всякими пожитками.
На охоту поехали Желен, Артур Форен, оба баска, второй механик и гренландец Угиук.
Капитан, первый механик и боцман остались на корабле с больными.
Поднялся туман, но погода была терпимая.
— Будьте осторожны, — напутствовал д’Амбрие отъезжающих, пожимая каждому руку.
— Поехали!
Путь выбрали самый короткий, к югу, в сторону земли, описанной Локвудом.
До нее был всего день пути, разумеется, если ничто не помешает.
Собаки не бежали, а летели словно на крыльях. Сани легко скользили по снегу. Идти пешком не пришлось, груз был небольшой, рассчитанный на четыре дня. До берега добрались задолго до захода солнца, нашли между скал удобное место и устроились на ночевку.
Рано утром с большим трудом поднялись на высоту сто двадцать — сто тридцать метров над уровнем моря и оказались на равнине. Может быть, потому, что она была защищена от северного ветра цепью гор, видневшихся на горизонте, здесь росли, можно сказать, на голых камнях, слегка припорошенных пылью, всякие растения. Желтые и черные мхи, лишайники покрывали землю, из расщелин скал выглядывали красные, синие и желтые головки маков, камнеломок, лютиков, особенно ярких на фоне снега. Карликовые березы, не толще спички, вербы высотой с мундштук, в общем, настоящие карликовые деревья тянулись до самых гор.
Пока доктор, очарованный открывшейся ему красотой, восхищенно рассматривал каждое деревце, каждый цветочек, эскимос ползал на четвереньках, разгребая снег, и, словно собака, принюхивался к земле.
К нему подошел Летящее Перо, отличавшийся любопытством, и, поморщившись, воскликнул:
— Что взбрело в голову этому дикарю?
— В чем дело? — Дюма наклонился и плюнул: — Гадость какая!.. Воняет мускусом! [78]
Провансалец, как истый кулинар, терпеть не мог запаха духов.
78
Мускус — пахучий продукт выделения специальных желез самцов некоторых млекопитающих.
— Мускусом? — с интересом спросил Желен. — Значит, дичь близко!
— Какая еще дичь, господин доктор?
— Та, чей след пахнет мускусом. Крупная и очень ценная, друзья мои!
— Так вот почему Угиук облизывается и брюхо поглаживает от удовольствия!
Собаки тоже стали принюхиваться. Навострили уши, вытянули морды, залаяли, в ответ издалека донеслось рычание.
— Черт возьми! Там тоже охотятся!.. За кем-то гонится свора псов!
Теперь уже слышалось не только рычание, но и глухое мычание, застучали копыта, как будто несся табун лошадей.