Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры
Шрифт:
Наше раскаяние – это обычно не столько сожаление о зле, которое совершили мы, сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ.
Иногда непостоянство происходит от легкомыслия или от незрелости ума, побуждающих человека соглашаться с любым чужим мнением; но есть другого рода непостоянство, более простительное, ибо его порождает отвращение к окружающему.
Пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств; благоразумие смешивает их, ослабляет их действие и потом умело пользуется ими как средством против жизненных невзгод.
К
Мы признаемся в своих недостатках для того, чтобы этой искренностью возместить ущерб, который они наносят нам в мнении окружающих.
Зло, как и добро, имеет своих героев.
Мы презираем не тех, у кого есть пороки, а тех, у кого нет никаких добродетелей.
20
…собственных проступков. – Эта максима, имеющая самый общий смысл, связана, по мнению французских исследователей, с казнью шевалье де Рогана (1674). возглавлявшего заговор против государства.
Видимость добродетели приносит своекорыстию не меньшую пользу, чем порок.
Здоровье души не менее хрупко, чем здоровье тела, и тот, кто мнит себя свободным от страстей, так же легко может им поддаться, как человек цветущего здоровья – заболеть.
С самого рождения каждого человека природа как бы предопределяет меру его добродетелей и пороков.
Только у великих людей бывают великие пороки.
Можно сказать, что пороки ждут нас на жизненном пути, как хозяева постоялых дворов, у которых приходится поочередно останавливаться, и я не думаю, чтобы опыт помог нам их избегнуть, даже если бы нам было дано пройти этот путь вторично.
Когда пороки покидают нас, мы стараемся уверить себя, что это мы покинули их.
Болезни души так же возвращаются к нам, как и болезни тела. То, что мы принимаем за выздоровление, обычно оказывается либо кратковременным облегчением старого недуга, либо началом нового.
Пороки души похожи на раны тела: как бы старательно их ни лечили, они все равно оставляют рубцы и в любую минуту могут открыться снова.
Всецело предаться одному пороку нам обычно мешает лишь то, что у нас их несколько.
Мы легко забываем свои ошибки, когда они известны лишь нам одним.
Есть люди, в дурные дела которых невозможно поверить, пока не убедишься собственными глазами. Однако нет таких людей, дурным делам которых стоило бы удивляться после того, как мы в них уже убедились.
Мы порою восхваляем доблести одного человека, чтобы унизить другого: так, например, люди меньше превозносили бы принца Конде, если бы не хотели опорочить маршала Тюренна, и наоборот.
Желание
Добродетель не достигала бы таких высот, если бы ей в пути не помогало тщеславие.
Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается еще сильнее.
Люди мнимо благородные скрывают свои недостатки и от других и от себя, а люди истинно благородные прекрасно их сознают и открыто о них заявляют.
Истинно благородные люди никогда ничем не кичатся.
Строгость нрава у женщин – это белила и румяна, которыми они оттеняют свою красоту.
Целомудрие женщин – это большей частью просто забота о добром имени и покое.
Кто стремится всегда жить на виду у благородных людей, тот поистине благородный человек.
Безрассудство сопутствует нам всю жизнь; если кто-нибудь и кажется нам мудрым, то это значит лишь, что его безрассудства соответствуют его возрасту и положению.
Есть глупцы, которые сознают свою глупость и ловко ею пользуются.
Кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется.
К старости люди становятся безрассуднее – и мудрее.
Иные люди похожи на песенки: они быстро выходят из моды.
Большинство людей судит о ближних по их богатству или светским успехам.
Жажда славы, боязнь позора, погоня за богатством, желание устроить жизнь удобно и приятно, стремление унизить других – вот что нередко лежит в основе доблести, столь превозносимой людьми.
Для простого солдата доблесть – это опасное ремесло, за которое он берется, чтобы снискать себе пропитание.
Высшая доблесть и непреодолимая трусость – это крайности, которые встречаются очень редко. Между ними на обширном пространстве располагаются всевозможные оттенки храбрости, такие же разнообразные, как человеческие лица и характеры. Есть люди, которые смело встречают опасность в начале сражения, но легко охладевают и падают духом, если оно затягивается; другие делают то, чего от них требует общественное мнение, и на этом успокаиваются.
Одни не всегда умеют овладеть своим страхом, другие подчас заражаются страхом окружающих, а третьи идут в бой просто потому, что не смеют оставаться на своих местах. Иные, привыкнув к мелким опасностям, закаляются духом для встречи с более значительными. Некоторые храбры со шпагой в руках, но пугаются мушкетного выстрела; другие же смело стоят под пулями, но боятся обнаженной шпаги. Все эти различные виды храбрости схожи между собой в том, что ночью, – когда страх усиливается, а тьма равно скрывает и хорошие, и дурные поступки, – люди ревнивее оберегают свою жизнь. Но есть у людей еще один способ оберечь себя – и притом самый распространенный: делать меньше, чем они сделали бы, если бы знали наперед, что все сойдет благополучно. Из этого явствует, что страх смерти в какой-то мере ограничивает доблесть.