Франсуаза Фанфан
Шрифт:
В панике я, не раздумывая, бросил приглашения в водосточный желоб. И сразу меня охватило сладостное чувство. Я примирился сам с собой, влез в свою собственную шкуру, покинув оболочку соглашателя, каким хотел стать во имя постоянства.
Я с легким сердцем уселся на террасе кафе и заказал тройную порцию мороженого, чтобы отпраздновать восстановление искренности чувств. Наслаждался редкостным мгновением, когда я впервые избавился от двойной лжи. О, какая радость, что я наконец на верном пути!..
Я дал себе клятву всегда слушаться старого Ти, после чего
– Я бросил приглашения в водосточный желоб!
Сначала она подумала, что это шутка дурного вкуса, потом лицо ее омрачилось. У меня хватило честности сказать ей, что я готов продолжать сожительство, но без женитьбы. Слово «мужество» я, пожалуй, оставил для тех, кого не терзает настоятельная необходимость быть любимым и нравиться; я же был и – увы! – остаюсь неспособным рискнуть показаться кому бы то ни было неприятным. Чье-то нерасположение делает меня больным, осуждающий взгляд пригвождает к позорному столбу. Разочаровывая Лору, я страдал так же, как она; но слишком долго я лгал.
Лора восприняла мое отступничество как унижение, которое быстро получит огласку. Она так не выразилась, но ее слова и весь ее облик выдавали уязвленное самолюбие и крушение иллюзий.
Потом были слезы, и вот этажерки опустели, от Лоры не осталось ни одной вещички – только воспоминание о нашей попытке образовать супружескую пару.
Я потерял перила, за которые цеплялся, чтобы запретить себе заключить в объятия Фанфан.
Уход Лоры опечалил меня в том смысле, что я стал ничем не лучше моих родителей в отношении моногамии; а вот мсье Ти обрадовался.
Я уже с трудом мог поверить, что супруги могут состариться, не столкнувшись с необходимостью выбора: либо расстаться, либо отупеть. Попытки Лоры предотвратить вырождение наших чувств представлялись мне благонамеренными, но напрасными. Я больше не верил, что можно вылечить любовь, пораженную гангреной времени. Наш крах укрепил меня в мысли, что заточать любовь в темницу супружества – преступление. И дело не в том, влачить ли семейный тандем изо дня в день или жить порознь. Привычка, словно зыбучие пески, засасывает любовь, начиная со второго поцелуя. Общая крыша лишь усугубляет вырождение страсти.
Сидя один в своей квартирке, я стал удивляться, как это мужчины из века в век продолжают обнимать девушек и женщин, хотя каждому известно, какой катастрофой заканчивается эта комедия. Увы, горький опыт не идет впрок…
Несмотря на эти соображения, моя любовь к Фанфан достигла апогея, мне были необходимы ее веселый нрав и непринужденность; одному богу известно, какие любовные сцены терзали мое воображение, когда я видел Фанфан.
Тогда я решил составить пару с Фанфан, но без ее ведома.
Мой замысел сводился к тому, чтобы войти в ее мир и незаметно делить с ней повседневную жизнь, тем самым увековечив обоюдное желание нравиться друг другу. Я еще не представлял себе подробностей нашей совместной жизни, настолько тайной, что даже Фанфан ничего не будет знать о ней; но я твердо вознамерился довести до конца эту попытку
Мои двадцать лет побуждали меня к действиям, которые теперь представляются мне надуманными. Меж тем я был таким романтически настроенным молодым человеком, что иногда мне казалось, будто я живу в романе.
II
Фанфан сидела, склонившись над графиком съемок фильма Габилана, когда я сообщил ей о своем разрыве с Лорой. Она улыбнулась и, видимо, собралась поцеловать меня, так как двинулась ко мне. Выражение ее лица позволяло мне судить, как велика была ее радость.
– Но я не собираюсь вступать в новую связь, – поспешил добавить я.
Она рассердилась, секунду постояла в замешательстве. Тогда я пояснил ей, по каким причинам не рискую подвергать свою любовь опасностям супружеского союза. То, что я теперь не буду спать с другими девушками, было слишком слабым утешением для нее. Говоря о наших конкретных чувствах общими словами, Фанфан проявила столько ума, что едва не заставила меня передумать; однако у меня хватило сил заявить, что я не верю в супружество и отныне мы будем друг для друга братом и сестрой.
– Разве Ти и Мод не наши общие родители? Исходя из этого, я предложил Фанфан считать меня взрослым братом и напомнил, что в кафе над аптекой она сама была за то, чтобы избавить наши отношения от той атмосферы, которую она назвала «двусмысленной».
С напускной искренностью, удивившей меня самого, я повторил, что она для меня – любящая сестра, каких у меня не было, поддержка и опора, без которой мне не обойтись. И я предпочитаю вечно сохранять наше любовное содружество, чтобы никогда не потерять ее. Это заявление, продиктованное только моей волей, не затрагивало моих чувств, но я сумел придать своим словам убедительность за счет искреннего тона.
Если бы Фанфан прижалась губами к моим губам, чтобы заставить замолчать, я бы сдался; но у нее на такое не хватило смелости. И в самом деле, я ведь только что запретил ей питать какие-либо новые надежды.
Таким образом, она подчинилась моим требованиям, но вид у нее был такой, что я ей не особенно поверил.
Фанфан не знала, что выполнение установленных мною для себя строгих правил не исчерпывало моей программы действий. Я решил тайно проникнуть в ее жизнь.
Целыми днями я мечтал о Фанфан. И провалился на сентябрьских экзаменах в Политической школе. Мое легкомысленное отношение к учебе раздражало отца. Он считал, что мне было бы полезно покончить с развлечениями.
Мой пассив в банке разросся до неимоверных размеров. Мне только и оставалось, что заложить отцовский лимузин, не ставя его в известность об этом, разумеется. Я мог это сделать: его ошибкой было переписывать технический паспорт на мое имя – подсказка Титаника обретала актуальность.
Вы, наверное, не удивитесь, что я и не подумал зарабатывать себе на жизнь. Дело в том, что моими мыслями повелевало сердце, да и никакая посильная для меня работа не смогла бы покрыть мои безудержные расходы.