Франсуаза Фанфан
Шрифт:
Тогда-то у меня и возникла мысль еще больше к ней приблизиться без ее ведома, и я наметил этот эксперимент на следующий день.
В восемнадцать тридцать я уже лежал под кроватью Фанфан. Сначала я чуть было не задохнулся от пыли, но понемногу совладал с неудобством позы и клаустрофобией. От ковра на полу до матраса было всего двадцать сантиметров. На мою беду, в этих помещениях батареи отопления проходили под полом. Я жарился на медленном огне и до тошноты глотал пыль, но был почти счастлив тем, что страдаю во имя любви; считал себя героем в глазах
Я хотел спать с Фанфан, не прикасаясь к ней, лежал под кроватью всю ночь. Хотел вдыхать запах ее тела, прислушиваться к ее дыханию и наслаждаться ее присутствием, вступая с ней в близость без ее ведома. Мне это казалось возможным, потому что как-то раз Лора обнаружила у себя под кроватью одну из своих подруг, когда мы жили вместе.
Пот катился по лицу, я с трудом дышал, но в то же время понимал, что в этой необычной ситуации я испытываю больше волнующих чувств, чем все мужчины Европы со своими женами в эту ночь. Я прождал четыре часа, двести сорок минут, и за это время мое вожделение к Фанфан разрослось до умопомрачения.
Единственное серьезное беспокойство вызвал у меня мой мочевой пузырь, который все наполнялся и наполнялся. Из страха перегрузить его я запретил себе пить, а пойти в уборную не осмеливался. Если в такую минуту придет Фанфан, мои долгие часы страданий полетят прахом. Когда резь стала невыносимой, я воспользовался полиэтиленовым пакетом. Дважды позволил себе выпить глоток воды, чтобы не лишиться чувств. Бутылка минеральной воды, которую я прихватил с собой, была моим постоянным искушением.
Около двадцати двух часов я начал опасаться, что Фанфан вообще не придет ночевать; но я продолжал лежать под кроватью без всякого движения. Адовы муки предыдущих часов оправдывали такое упорство.
В двадцать два тридцать дверь открылась. Я услышал голоса двух человек и на какой-то миг решил, что Фанфан пришла не одна, но это оказался другой сосед по площадке; они просто поздоровались. Фанфан закрыла дверь, я тихонько вздохнул.
Фанфан сняла лодочки и носки. Я видел только голые ступни и нижнюю часть икр, по которой можно было судить о стройности ее ножек. Она расстегнула свои джинсы, и, когда они упали на ковер, я заметил, что она сняла их вместе с трусиками. Голые икры стали еще соблазнительней. Я с трудом сдерживал дыхание. Чресла горели огнем.
Фанфан сняла блузку, лифчик и небрежно бросила их на ковер, почистила зубы и легла в постель. Оставила гореть лампу у изголовья, пошелестела страницами журнала. Над моей головой я видел сквозь пружины матраса четко обрисованные формы ее тела. Медленно просунул руку между пружинами и погладил выпуклости кончиками пальцев. Я дрожал от страсти. Если бы я мог тихонько высвободить мой распиравший брюки инструмент, наверняка смог бы проткнуть обивку матраса.
Под утро я уснул, измотанный сладострастием, но в гордом сознании, что познал блаженные минуты, непохожие на пошлые ублюдочные удовольствия, какие испытывал в объятиях других женщин.
На следующий день я занял свой пост под кроватью Фанфан в семнадцать часов. Она пришла около двадцати, разделась и сразу же легла. Я наслаждался вновь обретенной тайной близостью и внимательно разглядывал сброшенные на пол соблазнительные вещички. Одно меня огорчило: она надела длинную ночную рубашку.
Через несколько минут она заговорила вслух, не снимая трубку телефона. Я изумленно стал слушать.
– Вчера вечером, – начала Фанфан, – я заметила в своей комнате нечто странное, будто я не одна. Но не обратила на это внимания. А часа в четыре утра меня разбудил храп. Значит, здесь и в самом деле кто-то был.
Она выдержала паузу. Я был сражен тем, что она меня обнаружила. План мой рухнул. Фанфан теперь знает, насколько беспредельна моя страсть. Я не смогу долее упиваться сладостной двусмысленностью взглядов, которыми мы обменивались.
– Но чудесно то, – продолжала Фанфан, – что ты в конце концов пришел, чтобы лечь близко от меня.
Тут я решил играть ва-банк.
Вылез из-под кровати, молча посмотрел на Фанфан и уселся в кресло. Теперь, когда все было сказано, она показалась мне менее желанной; вернее сказать, мне не нравился тот, кем я должен был стать при таком исходе.
– Ты помнишь о глупом сне, о котором ты рассказала мне в Кер-Эмма? – начал я. – Некий молодой человек волочился за тобой, не признаваясь в своих чувствах, и это порождало в нем пылкую страсть.
– Я просила тебя поухаживать за мной две недели, а не год.
– Идем.
Я встал и открыл дверь. – Куда?
– В соседнюю комнату на этой же площадке. Фанфан, нахмурив брови, пошла за мной. Мы вошли в мою комнату. Она остолбенела, разинув рот, перед зеркальным стеклом. Потом испуганно огляделась.
– Я живу здесь несколько недель. Мне хотелось делить с тобой жизнь, но так, чтобы повседневность не губила наши чувства друг к другу. Теперь ты понимаешь, как я тебя боготворю?
По глазам ее я понял, что теперь она сообразила, каким образом я вовремя подоспел, когда Жак хотел ее изнасиловать. Затем она опрокинула меня на кровать и пробормотала:
– Теперь с этим покончено…
– Нет, Фанфан, – сказал я, не двигаясь. – Я показал тебе свою комнату только затем, чтобы ты убедилась, как я тебя люблю и что мешает мне стать твоим мужем или любовником. Не будь ты женщиной моей жизни, я давно бы уже спал с тобой.
– Да ну тебя, Александр…
– Нет, Фанфан, я решил, что наше влечение друг к другу останется долгой прелюдией, которая приведет нас к идеальной любви. Я должен пережить первую в мире неизменную, вечную любовь, а к ней нет иного пути, кроме воздержания.
– А я? – беспомощно спросила она.
– Ты тоже наслаждаешься нашим ожиданием. – Ты сумасшедший…
– Если не сходить с ума от любви, тогда от чего же еще? И ты любила бы меня, если бы я был иным?
Чтобы прекратить прения, Фанфан попыталась поцеловать меня в губы. Я отвернул голову. Оскорбившись, она встала и вышла, не сказав ни слова.