Фредерик Дуглас
Шрифт:
— Вы опоздали, сестрица Эмилия, — голос зятя звучал милостиво. — Все наши домочадцы начинают день молитвой, вся наша большая семья.
Он медленно обвел рукой комнату. В темноте возникло какое-то неясное движение, оно прошло, как дрожащая волна, и улеглось.
— О, простите, пожалуйста! — только и могла пробормотать Эмилия, на ощупь пробираясь к своему месту.
Сцены из жизни на рабовладельческом Юге (иллюстрация из первого издания автобиографии Фредерика Дугласа).
Титульный
Нападение рабовладельцев и их сторонников на Уильяма Ллойда Гаррисона в Бостоне в 1835 году.
Позади нее кто-то тяжело вздыхал. Она не посмела обернуться и опустилась на стул, кусая губы. Коуви, казалось, ничего не слышал. Он устремил глаза на книгу и, водя по строкам своим коротким толстым пальцем, начал читать вслух медленно и с трудом:
О, возблагодарим господа нашего, ибо он добр, ибо милость его пребудет вовеки.
Да скажут так спасенные господом, кого избавил он от руки вражеской;
И созвал их изо всех стран, с востока и запада, с севера и юга.
Одиноко блуждали они в пустынях, не могли найти города для себя.
В голоде и жажде блуждали, и душа ослабела в них.
И воззвали они к господу о своей беде, и господь избавил их от несчастья.
И вывел на истинный путь, чтобы нашли они город…
— Хвала создателю! — прибавил от себя Коуви и тяжелым ударом кулака захлопнул библию.—
А теперь, Фред, запевай гимн!
Эмилия снова услышала за собой подавленный вздох. Ожидание казалось невыносимым.
— Я тебе говорю, Фред! — скомандовал Коуви еще раз.
Кто-то вскрикнул в темноте. В памяти Эмилии молнией сверкнула давняя сцена: Сид Грин яростно хлещет свою обезумевшую лошадь, которая свалилась в канаву. Том вырывает у него хлыст и сбивает Сида с ног…
Напряженный голос начал выводить дрожащую мелодию. Он пропустил несколько тактов, но постепенно окреп. Эмилия догадалась, что это поет юноша, стоящий позади нее. Сейчас же к нему присоединился Коуви, из перекошенного рта которого стали вылетать неровные, фальшивые ноты, затем зазвучал тоненький, как свирель, голосок Люси. Темные фигуры, толпившиеся позади, подхватили мелодию, и песнь полилась — странная, неотвязная, полная дикой силы. Сначала гимн показался Эмилии незнакомым, но вскоре она различила торжественные слова:
Пусть песнь из тысячи сердец, Во славу господа ликует. Ты наш спаситель и отец, И милосердье торжествует…Едва замерла мелодия, как Коуви упал на колени. Лицо его, озаренное светом масляной лампы, было обращено вверх. Поток слов рвался из его груди, слов, исполненных такого страстного рвения, что в этих удушливых, мрачных потемках они оглушали, как удары молотка. Он пресмыкался в бесстыдной душевной обнаженности, сваливая на склоненных перед ним людей весь свой тайный страх перед богом, всю свою вину за гнусные жестокости и прегрешения. Потом он встал с лоснящимся от пота лицом, взял из угла тяжелую плеть и стал выгонять едва волочивших ноги людей во двор, где уже занималось серое утро.
Эмилия вспомнила, что на дворе холодно — дрожь пробрала ее, даже когда она шла по коридору.
В помощь сестре оставалась только одна рабыня — молчаливое существо с медленными движениями.
— Прибери здесь и дай мисс Эмилии позавтракать!
Эмилия заметила, что, говоря это, сестра толкнула негритянку. Поразил Эмилию и грубый ее тон. Не прибавив ни слова, Люси скрылась в кладовой.
Эмилия была напугана. Она поняла вдруг, что именно страх остановил ее сегодня утром на пороге, и ничто уже не могло рассеять этот страх: ни чтение библии, ни песнопения, ни молитва. Теперь она боялась этой молчаливой темнокожей женщины, которая ступала бесшумно, отворачивая лицо. Под темной кожей таких… таких тварей наверняка таится какая-нибудь зловещая угроза. Без всякой связи Эмилии припомнилась вдруг вороная кобылка Тома — он, бывало, приезжал на ней, когда еще был женихом. Эмилия сделала повелительный жест.
— Я сяду вот здесь!
Страх придал ее голосу резкость. Она будет завтракать, как настоящая леди, а черномазая пусть прислуживает ей. Но женщина повернулась и взглянула Эмилии в лицо. Она оказалась вовсе не старой. У нее была гладкая коричневая кожа, молодые вздрагивающие губы и широко расставленные большие глаза, напоминающие глубокие темные озера.
«Мужчина может утонуть в таких глазах». Эта мысль возникла у Эмилии случайно, против воли; она внушала отвращение, и Эмилия мгновенно ее подавила, но от этого вдове стало еще неуютнее.
Утро тянулось неимоверно долго, и, пока Люси помешивала жир, шипевший в глубоких чанах, делала сальные свечи и нарезала длинные фитили из жесткой, грубой ткани, Эмилии удалось кое-что узнать. Работа по дому была бесконечной, и Люси кидалась без передышки от одного дела к другому. Эмилия недоумевала, почему она не поручит что-нибудь рабыне. Наконец она прямо спросила об этом сестру.
— Этой ленивой корове? — с какой-то бешеной злобой воскликнула Люси и, выдержав паузу, добавила — Ее держат для приплода! — Проговорив это, она поджала губы.
— Для приплода? Что это такое? Какая-нибудь особая работа?
Люси хмыкнула.
— А разве у нас дома нет еще рабов? — спросила она.
Эмилия отрицательно повела головой.
Люси вздохнула. Бесконечная усталость была в этом вздохе.
— Мистер Коуви говорит, что без черномазых теперь не разбогатеешь. Без них никак не обойтись.
— Но ты же сказала… — начала было Эмилия.
— Мистер Коуви купил ее на… племя, — с какой-то упрямой жестокостью начала объяснять Люси. — Понимаешь? Мистер Коуви собирается скупить всю эту землю. Рабы ныне в цене. Ты даже представить себе не можешь, сколько содрали с мистера Коуви за эту самую Кэролайн! — она выпятила припухшие губы.
У Эмилии пересохло во рту. Она откашлялась.
— Что ж, для начала неплохо!
— Да нет! — Люси откусила нитку. — Это же не его собственные негры. Он берет рабов с соседних плантаций… в обучение.
— Значит, он…
В эту минуту во дворе раздался вопль, заставивший Эмилию в ужасе вскочить на ноги. Люси спокойно прислушалась.
— Похоже, что мистеру Коуви опять приходится пороть этого Фреда. Вот испорченный малый!
Эмилия слышала все, что происходило во дворе; с лица ее сбежала краска. Она устыдилась своей слабости, увидев невозмутимое равнодушие Люси, и закусила дрожащие губы.