Фредерик Дуглас
Шрифт:
— Пожалуй, несколько рановато, — скрывая свое разочарование, согласился он. — Но наш президент известен своим доброжелательным отношением к развитию торговли с Латинской Америкой, а с другой стороны, у нас нет оснований подозревать, что Фредерик Дуглас будет служить помехой совершенно четкой политике правительства.
— Дурак вы! — резко выпалил судовладелец.
Блэйн вспыхнул, на виске у него вздулась жила.
— Вы забываете, — сказал он через минуту ровным голосом, — или, может быть, не знаете, что Фредерик Дуглас был секретарем комиссии президента Гранта, ездившей в Доминиканскую республику; дело их тогда провалилось,
— Каковы бы ни были причины, для меня важен тот факт, что Соединенные Штаты не сумели заполучить залив Самону. — Судовладелец задыхался от гнева. — Я не доверяю этим…. этим людям. Хватит с нас, что приходится иметь с ними дело на островах! Ну, ладно, — он сделал примирительный жест, — я не пришел сюда спорить. Только вам придется быть потверже с этим молодцом!
Государственный секретарь нервно завертел в руке какую-то бумагу, лежавшую на столе. Интересно было бы видеть, как это он или кто-нибудь другой сумеет «быть потверже» с Фредериком Дугласом?!
— Я уже отправил ему письмо, в котором выразил надежду, что он примет предложение президента Гаррисона.
Судовладелец перебил его с презрительной миной:
— Вижу, вы из кожи лезете вон, чтобы показать ему любезное отношение.
«Молокосос невежественный!» — подумал государственный секретарь, а вслух сказал, делая вид, что ничего не слышал:
— Мы посылаем Дугласа в Гаити, ибо считаем, что это та могучая сила, которая послужит делу мира, и благоденствию, и процветанию этого несчастного, измученного народа.
Наконец-то судовладелец начал кое-что понимать:
— Гм, гм! — промычал он. — Что ж, не плохо, вовсе не плохо!
— Можно так устроить, чтобы он прибыл туда в самом конце осени. А тем временем…
Они многозначительно переглянулись. Судовладелец, сидевший по другую сторону письменного стола, встал.
— …тем временем еще многое может случиться!
— Вот именно!
— Возможно, что узурпатора Легитима там даже не окажется, когда придет час приветствовать нашего нового посла?!
— Вполне возможно.
Засим джентльмены простились, и гость ушел.
В этот вечер Стефен Престон радостно писал домой: «Произошло чудо, настоящее чудо!»
А Дугласы у себя на балконе читали и перечитывали письмо, которое доставили от государственного секретаря Блэйна.
— Ты заслужил это, дорогой! Кто же, если не ты! — Эллен улыбнулась мужу, в глазах ее лучилось счастье.
Письмо задрожало в руке Дугласа, он ответил хрипловатым голосом:
— Государственный секретарь Блэйн прав. Это важно для каждого свободного негра в Соединенных Штатах. Это важно для маленького храброго народа, который обязан своей независимостью успешному восстанию рабов. Это признание важно для людей с темной кожей во всем мире. Я благодарю свою судьбу за то, что могу выполнить свой долг.
И Эллен Дуглас пожала его руку. Она так гордилась своим мужем!
Дождем посыпались поздравительные телеграммы и письма из разных мест в Соединенных Штатах, из Мексики, Южной Америки, Африки. Какой-то часовщик из Цюриха прислал в подарок огромные стенные часы с футляром, выдолбленным из цельного куска дерева.
Газеты Соединенных Штатов упомянули вскользь о неожиданном «перевороте» в Гаити, не отказав себе в удовольствии заметить, что «это может повлиять на одно недавнее назначение». Но когда 7 октября 1889 года Легитим был сброшен и пост президента занял Ипполит, государственный
Природа островов Караибского моря сказочно богата. Еще недавно Итальянская Ривьера казалась Дугласам вершиной красоты. Но даже путешественники, повидавшие свет, благоговейно замирают и шепчут слова восторга при виде выплывающей из фиолетовой дали жемчужины Антильских островов — Гаити.
Полоса ярко-синей воды отделяла пароход от сиреневого утеса Ла Ганаив, который вздыбился в небо, словно вырванный из лазурных глубин залива. Широкий полукруглый берег обступали горы в зеленых, синих, серых и оранжевых каменных складках; малиновые пятна роскошных садов и яркая зелень остроконечных деревьев оживляли их мрачный колорит.
Город Порт-о-Пренс спускался прямо в море: гавань была запружена людьми. Множество больших и малых судов и парусных лодок скользило по глади залива. В центре города возвышался готический собор, а рядом с ним — дворец президента Гаити.
Два толковых, обходительных чиновника встретили Фредерика Дугласа в порту. В экипаже, запряженном парой гладких, лоснящихся лошадей, они доставили американского посла и его супругу на просторную виллу, место их будущего жительства. В доме находился уже полный штат прислуги, и все они собрались, по европейскому обычаю, приветствовать новых жильцов. Застенчиво улыбаясь, горничные поспешили отвести миссис Дуглас на ее половину. Чиновники, сопровождавшие гостей, отбыли, заявив, что президент будет готов принять мистера Дугласа, когда тот пожелает.
После обеда в сопровождении секретаря, который выполнял роль переводчика, Дуглас отправился во дворец, чтобы вручить свои верительные грамоты. Он был любезно встречен адъютантом в военной форме. Их провели по пышной лестнице в зал, украшенный фресками. Здесь они остановились.
— Вот якорь «Санта-Марии», — шепотом сказал секретарь, — тот самый якорь, который Колумб бросил в Моле Сейнт-Николас.
Дуглас подошел поближе. Он так увлекся рассмотрением этой реликвии, что не заметил, как распахнулись огромные двери. Секретарь должен был тронуть его за рукав. В зал вошел президент Гаити и приветствовал представителя Соединенных Штатов. Они обменялись рукопожатиями и прошли в кабинет.
Президент Ипполит был высоким темнокожим человеком. Он понимал, что ведет опасную игру, что он всего лишь пешка. Осторожный и бдительный, он больше слушал, чем говорил, ибо все остальные соображения, даже личного порядка, подчинялись у него решимости не отдать Гаити в цепкие руки, успевшие уже с такой жадностью схватить республику.
Ипполит ненавидел в одинаковой степени испанцев, французов, англичан и американцев. Он всматривался в лицо темнокожего человека из Америки, этого бывшего раба, который держался с огромным достоинством и говорил с такой уверенностью. «Но знает ли он самое главное?» — думал Ипполит, Он внимательно слушал, что говорил ему иностранный гость, стараясь обнаружить какой-нибудь скрытый смысл в его словах. Он понимал по-английски, но делал вид, что не понимает, и, слегка наклонив голову вбок, ждал, пока переводчик переведет ему речь Дугласа на французский язык.