Фреска
Шрифт:
Старая Дечи только сейчас обратила внимание, из чего она ела. Суповая миска стояла напротив нее, и старуха узнала фарфоровый сервиз, нежную зелень листьев и бархатисто-коричневые стебли. Еда и до сих пор насилу шла, ей в горло, оттого что она терпеть не могла капусты, теперь же комок стал в горле по другой причине. На буфете стояла суповая миска, а на столе, перед обедающими – шесть тарелок; и откуда-то издалека, с расстояния нескольких десятилетий память воскресила Оскара; Оскар стоял и смеялся, он держал на свету крышку от суповой миски, и она явственно видела перед собой его руки, его красивые, длинные пальцы. «Взгляни, какая прелесть! – говорил он ей откуда-то из бесконечной дали былого. – Я могу есть с аппетитом только из красивой посуды».
Даже для себя, для троих, всегда приходилось накрывать стол по-парадному, как будто бы каждый день у них рождество,
Когда она выдавала Эдит замуж, то дала за ней и этот сервиз; пусть забирает с глаз долой, пусть бьет, как придется, чтобы ни одной тарелки от него не осталось, лишь бы не видеть его больше. Боже мой, как давно это было! А сейчас напротив нее стоит знакомая суповая миска, а в буфетном стекле она видит собственное отражение: изможденное старческое лицо… Эдит, с ее плоским беленькие лбом… Ни единой черточки не унаследовала она от своего отца. Да и внучка эта – белокурая, туповатая, – правнучка, худющая, длинноногая… Оскар! Разве удивительно, что она искала сходства с ним в других людях, если собственное семейство пошло в другую породу! Пусть бросит камень… Чего ей было искать здесь, среди чужих ей людей? Священник взирает на нее как на библейскую блудницу. Очень нужен он ей был, этот Кальман, после Оскара, просто не в силах она была годами сносить одиночество. Кальман был, как и Оскар, тоже брюнет и голосом чуть напоминал Оскара. Янош тоже чем-то походил на него, а у Фюгеди в очертаниях рук проглядывало некоторое сходство с Оскаром. Почему, ну почему вместо Эдит не родился мальчик! И почему она совеем не похожа была на своего отца? Иначе она, Дечи, и не взглянула бы ни на кого. другого.
Всем стало очень неловко, когда Дечи вдруг расплакалась за столом. «Что с вами, Бабушка, о чем вы плачете, милая?» – Приемыш наклонился к ней совсем близко. Дечи чувствовала, что он ей глубоко антипатичен. «Господь дал, Господь взял», – бесстрастно констатировал священник.
Эти глупые люди полагают, будто она оплакивает Эдит. Старуха вытащила носовой платок, страх, что она размазала тушь и румяна по лицу, подавил слезы. Она перевела взгляд. Ее передернуло от одного вида плавающего в густом, растопленном жире пережаренного лука и от самого блюда с тушеной картошкой. Да они уморят ее голодом! Дечи давилась картошкой, когда вернулся Ласло Кун.
Янка совсем не была уверена, что он поздоровался, как приличествовало, во всяком случае, буркнул нечто неразборчивое. Одежда его пропылилась насквозь, а ботинки выглядели так, будто он откуда-то издалека шел пешком. Сусу торопливо, через силу глотала тушеную картошку, не решаясь взглянуть на отца. Интересно, не забыл ли Папа принести ей винограда с Кунхалома? Он, наверное, даст ей потом, после похорон, когда они останутся наедине чтобы Дедушка не видел, и они тайком съедят виноград: Папа, Мамуся и она. Дедушка не велит рвать, до сбора урожая он запрещает даже пробовать, а Папа говорит, на то и фрукты, чтобы семья их ела. Куда же он мог положить виноград, портфеля у него с собой не было… Виноград надо есть, говорит Папа, в нем витамин, глюкоза. А витамины очень полезны для здоровья, вот ведь даже в траурный день Папа отправился за виноградом и в этакую даль. Мамуся, конечно, и не заметила, что исчез ключ от сада, а Сусу не стала ей говорить: Мамуся боится Дедушку так сильно, что сразу же признается во всем, если Дедушка ее спросит. Лучше уж пусть думают, будто Папа задержался в Совете, лишь бы не догадались про виноградник.
Ласло Кун даже рук не ополоснул, так и уселся за стол. Священник ни о чем его не спросил, сделал вид, будто и не замечает его, но внутренне он весь напрягся: забудет или не забудет этот нечестивый прочесть молитву?
Ласло Кун не забыл. С лицом, залитым бледностью, с каким-то совершенно необычным для него выражением томности, он тотчас опустил ложку, которую взял было машинально, и, сложив руки, произнес ту же самую молитву, что минутами раньше читала его дочь; слова он произносил заученно, по въевшейся в кровь привычке, которая направляет поступки, даже когда мысли заняты другим. Ласло Кун проглотил три ложки остывшего супа и отодвинул тарелку. Никто не уговаривал его поесть. Янка положила ему тушеной картошки, он поковырял вилкой жаркое и потянулся к питью, выпил два стакана воды. «Заболел, наверное», – подумал священник. Бледность его бросалась в глаза, таким Ласло Куна никогда не видели. Священник тотчас придумал для зятя самые страшные болезни, губительные скоротечные хвори. Господь карает его, священника, недругов. Внезапно старика охватило беспокойство, хотелось сию же минуту вскочить из-за стола: он запамятовал, как в точности гласит церковный устав – можно ли восстановить в сане священника, отошедшего от дел? Если Ласло Кун умрет, сможет ли ой вновь стать священником в Тарбе?
Янка также не спускала глаз с мужа. Обычно Ласло Кун сразу замечал, что на него смотрят, сейчас же, когда взгляды всех присутствующих были обращены на него, он не поднимал головы; впрочем, и все остальные чувства в нем как бы притупились, он сознавал только, что у него нет аппетита, что он устал, его клонит ко сну, и больше всего ему хотелось бы сейчас лечь и забыться. Недавняя, ненависть, к которой примешивалось озлобление, тоска и. желание – все те страсти, что терзали его на Кунхаломе, теперь утихли и ушли куда-то, заглушённые лекарством. Сейчас он способен был совершенно спокойно думать о том, что через час увидит Аннушку. Он вскинул глаза, нет ли на столе еще какой еды, и хоть чем-нибудь бы промочить пересохшее горло, хорошо бы выпить стакан воды с лимоном или, по крайней мере, съесть чего-нибудь из фруктов, но на столе ничего такого не было. Янка не решалась покупать фрукты из-за отца. У Ласло Куна даже; засосало под ложечкой – так хотелось чего-нибудь освежающего, хотелось положить в рот хоть одну виноградину. Он снова поднял глаза, перехватил взгляд Жужаниы. Голубые глаза дочери улыбались ему. Он тоже ответил ей улыбкой, но вымученной, безо всякой радости.
После обеда со стола убирала Кати, все остальные были заняты тем, что приводили в порядок свою одежду. Дечи причесывалась перед неудобно поставленным зеркалом, Янка и Жужанна ушли в спальню вместе с Ласло Куном; Сусу, елозя на коленях по ковру, суконкой начищала отцовские ботинки, а Янка щеткой оттирала ему черный костюм, сзади и на локтях. Священник переодевался в канцелярии, Приемыш, хоть сейчас готовый отправиться, зевал со скуки, сидя на скамейке во дворе. Сусу подняла взгляд на отца и спросила, куда он девал виноград из сада.
Щетка в руках у Янки на мгновение застыла, но потом заходила еще стремительнее. Эта белая полоса на пиджаке осталась от побелки с садовой калитки, – сообразила Янка. – Ну и дура она, что не догадалась сразу! Покончив с пиджаком, она повернулась спиной к мужу, надела траурную шляпу и опустила вуаль на лицо. Глаз ее не было видно за черной вуалью, и сама она теперь казалась какой-то чужой, таинственной, совсем не такой, как в действительности. Все понятно: он ждал Аннушку на винограднике, но Аннушка не пришла, потому-то за обедом он и не мог проглотить ни куска. Все ясно как день.
Жужанна почувствовала, что натворила беды, беспомощно стояла она между отцом и матерью. Янка сновала взад-вперед по комнате, принесла шляпу мужа, а Жужанне нацепила на голову ту самую широкополую соломенную шляпу, в которой Приемыш когда-то впервые появился в их доме. Все трое надели перчатки. Жужанна протянула матери руку и вышагивала подле Янки с каким-то необъяснимым страхом. Мамуся! Лицо отца окаменело, застыло, было почти скучающим. «Меня ничто не трогает, мне все безразлично, – читалось на его лице. – Так и знайте: ваше мнение меня ничуть не интересует». Теперь и Сусу догадалась, зачем отец ходил на виноградник, и интуитивно почувствовала, что вот сейчас и она, и ее родители находятся в центре каких-то значительных событий, которые начались давно и теперь получат свое завершение. Мамуся стиснула ее руку так сильно, что пальцам стало больно. Пугала и эта темная вуаль, скрывшая от нее лицо матери; от вуали исходил противный кисловатый запах. Тетушка Кати сразу же ударилась в слезы, едва завидела их; у тетушки Кати не было вуали, голова ее была покрыта простым темным платком, а руки выпирали из черных перчаток; она неуверенно ковыляла в тесных лакированных туфлях. Янка держалась очень прямо, она сама взяла под руку мужа. У ворот снова начались было препирательства, кому с кем ехать. Папа не желал садиться в машину без Приемыша, и тогда Ласло Кун разрешил споры: пусть-де тесть едет первым вместе с обоими своими чадами, а он, Ласло Кун, Дечи, Кати и Жужанна приедут потом, вторым рейсом. Жужанна оцепенела от ужаса. Увидеть покойницу, и рядом не будет Мамуси! Она дернула мать за руку.