Фригорист
Шрифт:
– Ната-а, – услышал он аукающий голос, принадлежавшей, по всей видимости, пожилой женщине, – я тебя видела…
Шаги неумолимо приближались.
– Ната! – голос зазвучал требовательнее.
В узком проходе между комнатами выросла тучная фигура одышливой старухи. Ее короткие седые пряди были заправлены под коричневую капроновую косынку. Громоздкая и неповоротливая, она закрыла весь проем, удивленно глядя под дверцу шкафа, из-под которой справа торчал край красного подола. Потом старуха прошла к окну и повалилась на кровать – выскочивший из-за дверцы Стрелков сбил ее с ног. Та дико завизжала, опускаясь тучным телом на дребезжащие пружины кровати – ей удалось сделать пару шагов задом, в противном случае она бы рухнула прямо на пол. От растерянности Сергей встал как вкопанный, не зная что предпринять. Старуха очумело таращилась на Стрелкова, из ее открытого рта вырывались крики вперемешку со стонами.
– А-а-а-а! – крик застрял у нее в горле.
– Молчи, дура! – раздраженно скомандовал Стрелков и механически стал стягивать с себя пальто.
Его голос поверг старуху в еще большую панику. Она протяжно и речитативно вопила. Ее вопли напоминали рев вьюги, переходящий в вой пилорамы. Когда же ее испуганным взорам, как только Стрелков сбросил с себя пальто, предстала кромешная пустота под ним, бабка издала задушенный звук, почувствовала дурноту, качнула своей огромной шарообразной головой и потеряла сознание. Стрелков рассудительно не стал бить ее по мясистым, морщинистым щекам, а ринулся к умывальнику. Над ним тускло мерцал узкий кусок зеркала. Внизу, на деревянной полочке, в пластмассовой мыльнице покоился большой кусок хозяйственного мыла. Стрелков быстро открыл воду, намылил лицо, шею и стал смывать макияж. На миг в зеркале он увидел воздушно-капельные очертания своего лица. Не став ждать, когда оно полностью высохнет, он выбежал из квартиры.
Телефонный звонок прервал бурный речевой поток Екатерины Николаевны. Она машинально вздрогнула, встала и подошла к стоявшему в углу комнаты на тумбочке телефону. Галина с нескрываемой досадой посмотрела на нее. Она пришла к матери выплакать душу, а та, в который раз демонстрируя свою мизантропическую властность, принялась поливать зятя помоями. Галина не знала, где находится муж, и это тревожило ее. Она звонила к нему на работу, заходила к Данилычу, но все безрезультатно.
– Это тебя, – неодобрительно посмотрела на дочь Екатерина Николаевна и, положив трубку на тумбочку, села на диван.
Она была до глубины души возмущена поведением зятя, которого считала неподходящей партией для своей дочери. Ее тонкие губы, с притянутыми словно на невидимых булавках к подбородку уголками, сложились в презрительно-недоверчивую гримасу. Она незаметно косилась на дочь, словно прямой открытый взгляд мог как-то унизить ее, засвидетельствовать ее интерес к жизни других людей. В оценке чужого поведения Екатерина Николаевна претендовала на бесстрастие, которого на самом деле в ней не было. Было лишь ядовитое, презрительное недовольство всем и вся.
– Да, слушаю, – протянула Галина, приложив трубку к уху.
– Стрелкова Галина Валентиновна? – уточнил сухой бесцветный голос.
– Да, в чем дело? – Галина не любила официального тона, он действовал на нее угнетающе, поэтому зябко передернула плечами и, посмотрев на мать, сделала кислую мину.
– Дело в вашем муже, – холодно отозвалась трубка. – Когда вы его видели в последний раз?
– Вы хоть представьтесь… – растерялась она от такого напора.
– Я еще успею сделать это. Вы сейчас находитесь по адресу Колхозная семьдесят четыре, квартира тридцать семь? – быстро и заученно произнес мужчина.
– Да-а, – чувствуя, как больно сжалось сердце, подтвердила Галина.
– Мы подъедем, – кинул мужчина, – никуда не уходите.
– Кто вы? – изумилась еще больше Галина, но в ответ ей в уши из трубки полетели короткие гудки.
Мать смотрела на Галину с нескрываемым раздражением.
– Кто это? – жестко спросила она.
– Не представились, сказали, что подъедут, – пожала плечами Галина, – Сережкой интересовались.
– Что он еще натворил? – подозрительно спросила Екатерина Николаевна.
– Откуда мне знать? Ты же знаешь, – испустила Галя нетерпеливый вздох – отрицательная энергетика матери превращала последнюю из союзницы, которой можно пожаловаться на нерадивого мужа, во врага, – он сейчас не пьет…
– Давно ли? – едко спросила Екатерина Николаевна. – Ты из-за него с карьерой распрощалась, посвятила ему всю себя, а он на тебя плюет, таскается неведомо где! Вот опять что-то натворил!
Один раз Стрелков попал в ментовку за участие в пьяной драке. Этот случай сослужил Екатерине Николаевне неоценимую службу – с того момента у нее была возможность упоминать об инциденте всякий раз, когда она кипела против зятя возмущением. А кипела она почти всегда. Поэтому, откровенно говоря, эта ее цитата набила оскомину. В тот миг, когда она заикалась об этой драке, да еще о том, что Сергей, непутевый, жестокий нахал бросил жену и дочь от первого брака, ибо почувствовал зуд в штанах (так Екатерина Николаевна презрительно именовала сексуальную страсть), Галя ее терпеть не могла и еле сдерживалась, чтобы не закричать на нее. Порой Екатерина Николаевна пыталась завуалировать свое негативное отношение к Сергею, напуская на себя подчеркнуто любезный вид. Ее гримасы и ужимки, также как и ласковые слова выглядели фальшиво и топорно, оскорбляли самолюбие Гали. Галина чувствовала, что мать лицемерит, и впадала по этому поводу в депрессию, следовавшую за приступом жуткого раздражения на весь мир.
– Ничего он не натворил, – махнула рукой Галина, злясь на мать за ее нелюбовь к Сергею, – мало ли кто ему может звонить. Может, заказчик.
В глубине души она не верила, что это заказчик. Слишком сухо с ней разговаривали, слишком официально. На сердце у нее навалился камень.
– А ты откуда знаешь, если со вчерашнего утра его не видела? – усмехнулась Екатерина Николаевна, седлающая своего любимого конька.
Галина хотела было встать и, наскоро распрощавшись с матушкой, уйти, но вспомнила о мужчине, разговаривавшем с ней по телефону. И тут раздался звонок в дверь. Галина дернулась, побежала открывать. На пороге стояли два хмурых субъекта, которых Галина никогда раньше не видела. Один, среднего роста, тощий, с большими, но бесцветными глазами, глядящими с цепкой холодностью и скрытой насмешкой, ткнул ей в лицо удостоверением. От неожиданности Галина зажмурилась. Другой, более приземистый, с широкой залысиной надо лбом, с туповато-непроницаемым лицом и темными, бегающими глазками, окинул Галину коротким профессиональным взглядом, точно хотел составить ее психологический портрет.
– Здравствуйте, – неприязненно процедил тощий, – меня зовут Петр Сидорович, – а это мой помощник Илья Александрович. Вы нас впустите?
Реплика прозвучала не как просьба, а как приказ. Галина растерянно посторонилась, давая мужчинам пройти. В прихожей стояла Екатерина Николаевна. Она не могла остаться в стороне от столь грандиозного события в жизни своей дочери – для нее открывалась блестящая перспектива последующих комментариев, изматывающих вопросов к дочери, нового очернения образа зятя.
В тонкогубом лице Петра Сидоровича была почти трупная неподвижность. Он походил на забальзамированного покойника, который приводится в движением благодаря воздействию магнетизма или какому-нибудь алхимическому вмешательству. Галине еще пришло в голову сравнение со злой марионеткой, которую дергает за веревочки кукловод.
– Пойдемте сюда, – Галина не нашла ничего лучшего, чем пригласить гостей на кухню.
Она перехватила долгий подозрительный взгляд, которым ее мать смотрела на вошедших и ей сделалось нехорошо от того, что ее Екатерина Николаевна могла подумать о Сергее. Петр Сидорович был не против пройти на кухню. Его аскетический вид словно говорил: «Да мне вообще все равно где разговаривать». Мужчины двинулись следом за Галиной. Они разместились на узком диванчике, вокруг покрытого клетчатой бело-красной клеенкой стола.