Фригорист
Шрифт:
– А как меня зовут?
– Пронька, – тихо сказала Ната, – и живешь ты под раковиной…
– Пронька? – озадаченно переспросил Сергей, – что это за имя?
– Веселое… Ведь ты же веселый… – Ната растянула губы в наивной улыбке.
– Был веселый, – вздохнул Сергей, – да вышел. А ты чем занимаешься, Ната?
– Ты знаешь… – загадочно улыбнулась она и приложила палец к губам.
«Дурит что-то баба. Она же как совершенно нормальная с той старой грымзой разговаривала, а сейчас о каком-то Проньке плетет», – недоверчиво подумал Стрелков.
– И все-таки напомни, я забыл, – решил Стрелков подыграть сумасшедшей.
– Не болтай, – упрямо сказала Ната, – знаешь.
– Ладно, знаю, – уныло согласился Стрелков, – а свободное время как проводишь? Я, например, рыбалку люблю, охоту…
– Не болтай, – сдвинув брови, капризно повторила Ната, – ты же паук, а пауки на рыбалку не ходят!
Стрелков обомлел от неожиданности. Через минуту, правда, он справился с растерянностью и продолжил разговор.
– Ну, того, что пауки охотятся, ты же не будешь отрицать?
– Не буду, – пожала плечами Ната, – но и это ни к чему, – вздохнула она, – ты ведь не голоден – еды у тебя полно…
К удивлению Стрелкова, Ната стала снова красить глаза. Теперь она использовала синий карандаш и такие же тени. «Решила сменить цвета», – с недоумением подумал он. Макияж Ната накладывать правильно не умела. Ее руки дрожали, так что стрелки получались кривыми, чудовищно большими, какими-то размазанными.
– Ты куда-нибудь собираешься? – спросил Стрелков.
Ната кивнула.
– В магазин…
– А зачем ты опять красишься?
– Ты раньше не задавал таких вопросов, – озадаченно посмотрела Ната в угол комнаты.
– Я не паук, Ната, я человек…
– Все так говорят, – недоверчиво усмехнулась она, – но это обман…
Она как-то горестно вздохнула. Стрелков, хотя и не был психиатром, понял, что женщина живет в вымышленном мире, где отношения мира реального стоят мало, если не стоят вообще.
– Когда я крашу глаза синим, в магазине мне всегда дают «колу» и пиццу. А когда в черный – почти ничего…
Для Наты, понял Стрелков, «боевая раскраска» является чем-то вроде заклинания – поэтому она и пришла домой сменить макияж. Словно в подтверждение его догадки зазвучал ее спокойный, сонный голос:
– Черным можно красить когда есть деньги, тогда мне ни к чему синий…
– Значит, ты сейчас уйдешь?
– Да, – кивнула Ната, дорисовав правый глаз.
Стрелков вздохнул и с надеждой посмотрел на Нату.
– А мне можно у тебя остаться? – спросил он.
– Так ты же здесь живешь, – усмехнулась она и покачала головой, словно упрекая его за забывчивость.
– Под раковиной? – уточнил Стрелков, который несмотря на то, что хоть какой-то диалог с душевнобольной состоялся, все же находился в подавленном состоянии.
– Угу, – Ната красила губы в розовый цвет.
Потом наложила какие-то невообразимые сиреневые румяна и, удовлетворенно хмыкнув, бросила зеркало на кровать. Заболтала ногами как ребенок, растянув рот в широкой любящей улыбке. Видимо, сделанный макияж настроил ее на радостный лад. «Уж конечно, – с издевкой подумал Стрелков, – теперь ей дадут пиццы!»
Ната легко спрыгнула с кровати, скинула платье-сарафан, обнажив грудь. Стрелков спокойно наблюдал за ней. Грудь была небольшая, но упругая и приятной формы. Он улыбнулся. Женщина подошла к шкафу с зеркалом, открыла его. На нее в страшном беспорядке посыпалась мятая одежда. Она стала копаться в куче платьев, сшитых словно для старухи, не модных, с полувыцветшим рисунком. Наконец ей удалось раскопать сине-зеленое платье, ушитое в талии и колоколом распускающее подол книзу. Она подержала его в вытянутых руках, а потом принялась вальсировать. Стрелков вжался в стену, чтобы не столкнуться с Натой. Она смеялась заливисто, как могут смеяться только дети и сумасшедшие. Потом натянула платье на свое по-юношески худосочное тело и завертелась перед зеркалом. Проведя в трансе минут десять, безмолвно разглядывая себе в зеркале, точно ища возможности самоотождествить себя и понять, Ната пошла в гостиную, которая была смежной со спальней. Стрелков понял, что она уходит. Вскоре хлопнула входная дверь и в дом хлынула оглушительная тишина.
Стрелков сел на кровать, покачался на растянутых металлических пружинах, потом встал и, путаясь ногами в разбросанном на полу барахле, подошел к большому, вделанному между двух дверцей старомодного шифоньера зеркалу. Он открыл левую дверцу и на него в более быстром темпе, чем одежда на Нату, посыпалась разнообразная бумажная продукция. Это были тетради, толстые и тонкие, учебники по русскому языку и литературе, пособия для учителей, еще тетради, теперь уже похожие на длинные регистрационные журналы, копирки, карандаши, ручки. Он изумился обилию и скученности предметов, для которых явно не хватало места в шифоньере. У него шевельнулась догадка, что его новая знакомая – бывшая школьная учительница. Обнаружив пакет с документами, он мог убедиться в верности своего предположения. Непомнящая Наталия Алексеевна закончила Тарасовский университет в девяностом году, поступила на работу в седьмую школу, уволилась – все это он прочел в дипломе и трудовой книжке. Стрелков нашел также справку об инвалидности. Наталия Алексеевна страдала неврозом навязчивых состояний, а проще говоря – шизофренией. Стрелков поморщился. Одно дело догадываться, что твой собеседник – шизофреник, и совсем другое читать об этом в официальном документе. В его душе шевельнулась брезгливая жалость, в которой было и трусливое малодушие, и горечь от сознания того, насколько хрупок внутренний мир человека.
«А чем я в нынешнем моем положении лучше шизофреника?» – грустно подумал Стрелков, сев на корточки и собирая учебники. Он попробовал запихать их и тетради в левый отсек шифоньера, но у него ничего не получилось. Плюнув на это гиблое дело, Стрелков захлопнул дверцу и снова посмотрел на себя в зеркало. На него веяло отчаянием. Пустота была полной и неизбывной. И тут его осенило. Он сгреб на столе предметы косметики, подвинул его поближе к зеркалу и взял тюбик с тональный кремом. Нанес немного на лоб, растер и ахнул – в зеркале повисло неровное бледное бежево-розовое пятно. Стрелков нахмурил лоб – под пятном проступили борозды морщин. Стрелков чуть не подпрыгнул от радости. Он покрыл все лицо кремом, помазал даже веки. Посмотрел на себя в зеркало. Радость сменилась тоскливым недоумением и досадой – вместо глаз зияли две дырки, а вместо губ – темный длинный провал. Стрелков взял с подоконника темные очки, примерил, потом подкрасил губы розовой помадой. Она была чересчур ярка и ядовита для обычно цвета ненакрашенных губ, но это пока не смущало Сергея. Далее встал вопрос о головной уборе. В ворохе платьев, белья, кофт и прочего он раскопал шляпу из искусственного меха с небольшими полями и довольно глубокой тульей. Серо-коричневый мех смешно топорщился, с правой стороны Стрелков заметил приколотую октябрятскую звездочку с золоченным малышом-Ильичом в центре. Он криво усмехнулся – вид у него был, мягко говоря, странный.
Шею Стрелков тоже вымазал кремом. Потом, заглянув в пахнувшую нафталином глубину шифоньера, снял с вешалки ярко-красное пальто с воротником из вылезшей нутрии. Надел. Пальто было ему тесновато, рукава – коротковаты. Кистей рук видно не было, но Стрелков не стал мазать их кремом. Основной принцип «экипировки» был им понят и он уже хотел снять пальто, как кто-то с улицы стукнул в окно. Стрелков метнулся было по инерции к занавешенному тюлем окну, но вовремя передумал. Тут в дверь постучали. Он затаился. Обводя комнату растерянным лихорадочном взглядом, он стоял, прикрывшись открытой дверцей шкафа, словно в комнату мог кто-то войти. И тут кто-то на самом деле вошел в дом – приглушенно хлопнула входная дверь. Стрелков задрожал.