Фрилавщик
Шрифт:
Я до ужаса смущена и сердце, почему то, ноет.
– Я хотела боевик посмотреть, а не порно.
– Да пошли карамелька.
– Карамелька? – улыбаюсь.
– Да, после попкорна от тебя пахнет карамелью, хочется попробовать тебя на вкус. – он нервно сглатывает, проводит по моей губе. Быстро встает и тянет меня на выход.
Идем по парку, все дороги усыпаны желтым и красным ковром, солнышко пригревает. В сентябре всегда тепло, лето не удалось, хоть, на последок, погреюсь.
Подставляю лицо к солнцу, улыбаюсь и жмурюсь.
– Иди сюда, карамелька. – Сережа хватает меня за талию. От неожиданности я спотыкаюсь о его ноги, и мы падаем в ворох листьев. Хохочем.
Последние полгода, прошли во всепоглощающей депрессии. Болезнь мамы, потом скорая смерть, но Сережа стал для меня, как глоток свежего воздуха. Я думала, что никогда не испытаю это щемящее чувство радости.
Улыбка на его лице меркнет, он пристально смотрит на меня, нежно проводит по щеке и заправляет прядку волос за ухо.
– У тебя глаза цвета шоколада и волосы такие же. Ника, ты потрясающая. Интересно, какая ты на вкус. – наклоняется и нежно целует в губы.
– Ммм, на вкус, как карамелька.
Мои губы дрожат, это мой первый поцелуй.
– Пойдем. – встает поднимает меня. – Скоро восемь, мы должны успеть вернуться.
На улице уже начались сумерки, по всей улице загорелись фонари и неоновые вывески. Сережа держит меня за талию. Мне хорошо с ним, не смотря на юный возраст, у него крепкое телосложение и ростом он выше меня. От его улыбки мне тепло на душе.
У ворот останавливаемся. Он проницательно смотрит на меня, засовывает руки в карман.
– Ника, давай встречаться.
Ошарашенно смотрю ему в глаза.
– Сережа, но мы только познакомились, я тебя не знаю, а ты меня. Это, как – то быстро.
– Давай попробуем. Мы ведь хорошо провели день. Ты мне нравишься, и это не к чему тебя не обязывает.
У всех моих подружек уже был парень, почему бы и нет. Разбежаться всегда сумеем.
– Хорошо.
Он притягивает меня за талию и целует, но это уже по – взрослому. Я не знаю, как и что делать поэтому повторяю за ним.
– Пошли, а то мы столько зрителей собрали.
Оглядываюсь, из окон на нас смотрят мои соседки. Прекрасно, теперь слухи пойдут, а я надеялась не афишировать.
На крыльце стоит Ник, расстреливая меня взглядом. На его лице гуляют желваки, руки сжимаются в кулаки.
– Что это с ним? – он пугает меня своим воинственным видом.
– Да он всех девчонок перебрал. А тут я оказался первым. – самодовольно улыбается.
Меня кольнула эта его улыбочка, как – будто я ему нужна, как трофей.
– Теперь, ты только моя девочка. – обнимает за плечи и ведет к входу.
– А я думал ты другая, а ты такая же, как все. Что, прыгнула в койку к первому встречному парню. – Ник, выплюнул слова, как помоями меня облил.
У меня от негодования дар речи пропал. Стою и как рыба хлопаю ртом. Да, как он посмел! Кретин!
– Завидуй молча Ник. Мы с Вероникой встречаемся, так, что это МОЯ девочка.
Никита разворачивается и уходит.
– Зачем ты так говоришь? Я вроде твоя девушка, а не собственность. Я для вас с Ником какой – то приз?
– Эй, Бэмби, ты чего? Я просто поставил на место. Нечего смотреть на тебя таким похотливым взглядом.
– Он и не смотрел. И ты не на место его поставил, а пометил территорию.
– Глупышка, – целует в лоб, – ты такая чистая, наивная.
– Я не наивная. Да тут даже двенадцатилетние больше знают о парнях. Ты ведь не с кем не встречалась?
– Нет, – опускаю глаза, ковыряю дорожку белыми кроссовками. – У меня и поцелуй первый был. – шепчу я.
– Серьезно? Как так вышло, что такую красивую девушку, никто не захомутал.
– Ой, перестань, мне ведь не тридцать. Что за предрассудки. Это Джульетте было четырнадцать, и она считалась старушкой, что ей уже давно нужно было быть замужем и детей рожать. А сейчас двадцать первый век! И по законодательству интим запрещен. Куда торопиться, мне семья не к чему. А то, таким образом малолетки и обзаводятся потомством, мозгов нет просто еще. Мне нужно сначала закончить школу, институт.
– Странно, а у нас практически все девчонки хотят поскорее выскочить замуж, родить детей. Ни у кого из нас не было семьи, нормальных родителей. У большинства пьяницы, то спились, и из – за этого опека детей забрала, то от пьянки умерли. У твоей соседки, вообще мама торговала ее телом. Но самое страшное знаешь что?
– Что?
– Мы все до одури их любим и все прощаем. Я умом то понимаю, что не за что прощать, но так хочется почувствовать, что ты кому – то дорог. Мы, как бракованные игрушки, нас взяли и выбросили на помойку. Все, храбрятся, строят из себя крутых и независимых, а в душе хотят, чтобы пришли родители, и на коленях вымаливали прощение за наши разрушенные судьбы.
– А, что с тобой случилось?
– У меня банальная история. Мама пила, без остановки рожала. Нужно было, что – то есть. Ходил по улицам, просил милостыню, по кладбищам собирал то, что приносили умершим родственникам.
– Ты не один ребенок в семье?
– Нет, нас шестеро. У меня шесть братьев. И все они раскиданы по разным детдомам. Но, знаешь, все равно, как трудно не было бы, самые счастливые дни были с мамой. И самый вкусный хлеб, пускай и подгнивший, был дома. Ты заметила, что никто из детдомовских не ест то, что готовят в столовой?
– Да.
– Это потому, что нам дома так никто не готовил. Хорошо если был хлеб, Доширак это вообще была роскошь. Посмотри, после довольно вкусного обеда, приготовленного по ГОСТу, никто не ест, а только прячут хлеб, как дети блокадного Ленинграда. А потом, в своих комнатах жуют, или едят сухие бич пакеты, даже не заваривая. Потому, что это вкус из детства. Мы так привыкли, так мы ближе к дому. Ты сразу видно, домашняя девочка. И мама тебя любила, заботилась.