Фронтовое братство
Шрифт:
Лагерник глубоко вздохнул и посмотрел на Старика, невысокого, плотно сбитого рабочего с бородатым, добродушным лицом под черной пилоткой танкиста. Глаза их встретились. Почти черные — лагерника и ясные, голубые — Старика. Мы поняли, что эти люди нашли друг друга.
— Герр фельдфебель! Взять здесь что-нибудь было бы грабежом. Я прятался в этом доме три дня, но ничего не тронул.
Старик со смехом покачал головой.
— Выброси из головы эту ерунду. Садись за стол и ешь. Что такое теперь грабеж? Что такое изнасилование? Сущий пустяк, ничего больше. —
Хайде, разинув рот, пялился на человека в полосатой робе, словно увидел что-то неестественное, недоступное пониманию.
Малыш наклонился к нему и рявкнул так, что было слышно на несколько километров:
— Марш за жратвой, навозный жук, пока не получил по роже!
Хайде вздрогнул. И неохотно пошел на кухню выполнять приказ Старика.
Порта с Легионером пошли наверх искать Штеге. Он лежал без сознания в коридоре. Приведя его в себя, мы выяснили, что в паническом бегстве из дома он ударился головой об распахнутую дверь.
— Где ты спал в течение тех трех дней, что провел здесь? — спросил Старик лагерника.
— В кухне на полу, герр фельдфебель.
— Брось ты к черту эти обращения по званию! Здесь много кроватей, не понимаю, почему ты не лег на одну из них.
— Потому что у меня вши; а потом, я не хотел мять аккуратно прибранные постели.
— Господи! — воскликнул Порта и громко расхохотался. — Все были бы такими тактичными. Тогда бы война превратилась в бал.
Старик со смехом покачал головой.
— Да ты просто ангел, приятель. Парочка твоих вшей мало что добавила б к тому, что останется здесь после нашего ночлега; я уж не говорю о том, что наделают наши друзья с другой стороны, когда придут сюда. И они, и мы не столь тактичны, как ты, кого называют мразью.
Вошел Хайде с окороком и шнапсом и швырнул съестное на стол.
Штеге взял с полок одну из книг и протянул Старику.
— Хозяева дома — люди предусмотрительные, — сказал он со смехом. — Вовремя переметнулись.
Мы посмотрели на книгу: Карл Маркс.
— Вот бы гестаповцы нашли ее, — проворчал Хайде.
— Заткнись, подлиза! — зарычал Порта. — Пока не вырвали тебе язык. Мы не забыли, как ты стучал.
Хайде гневно взглянул на долговязого Порту в цилиндре, но автомат, будто бы случайно качнувшийся в руке рыжего обер-ефрейтора, заставил его смолчать. Он еще помнил путешествие по лесу.
— Жаль, такой хороший стол, — заметил старый лагерник, когда Легионер стал резать на нем окорок.
— Стол не твой, — оборвал его Брандт, точно так же резавший хлеб боевым ножом.
— Вещи надо беречь, — упрямо заявил лагерник.
— Заткнись, жид! — злобно выкрикнул Хайде.
Мы напряженно ждали, что за этим последует. Зная Хайде, мы предчувствовали осложнения.
Порта потирал рукавом цилиндр и сатанински усмехался. Штеге поигрывал гранатой. Старик смотрел в потолок и молча тасовал карты. Малыш с шумом объедал гусиную ногу. Брандт макал куском хлеба в банку с вареньем. Краузе, бывший эсэсовец, попавший к нам за трусость и политическую неблагонадежность, ковырял в зубах штыком. Его маленькие, зеленые глаза злобной собаки были устремлены на Хайде, посмевшего нарушить едва ли не самый суровый закон штрафных полков: оскорбить арестанта.
Хайде взял бутылку шнапса и стал пить из горлышка. Не касаясь его губами и запрокинув голову; бесцветная жидкость лилась ему в рот длинной струей. Кадык ходил вверх-вниз. Часть шнапса сбегала от уголков рта к шее.
Он поставил бутылку на стол с громким стуком. Из нее выплеснулась часть содержимого. Наклонился к лицу лагерника. Покрасневшие от выпивки глаза смотрели злобно. Конвульсивно икнул.
— Слушай, зебра! Я, Юлиус Хайде, унтер-офицер Двадцать седьмого танкового штрафного полка, говорю, что ты вонючая, вшивая еврейская свинья! [51]
51
Здесь и далее — 27-й танковый полк 19-й танковой дивизии никогда не был штрафным, это был обычный танковый полк. — Прим. ред.
И торжествующе огляделся.
— Что скажешь на это, жид?
Старый еврей, сидя за столом, равнодушно смотрел на пьяного Хайде. Словно не понимая, что оскорбление это относится к нему. Все грязные ругательства на него не действовали. Он слишком часто их слышал. Мозг их больше не усваивал. Он стал невосприимчив к ним.
Хайде поводил головой, словно бык перед тем, как броситься на матадора.
— Я о тебе говорю, гнилой труп! — процедил он уголком рта. — Ты еврейская вошь! Вонючий кусок еврейского дерьма! — Запрокинул голову и громко захохотал над своим остроумием. Продолжая смеяться, повторил: — Еврейское дерьмо!
Он повторял это, чередуя «дерьмо» с «сортиром», «навозной кучей», не забывая добавлять слово «еврейский». Сел на своего любимого конька. Погонял его. Не давал покоя языку. Орал и выл.
Мы сидели молча. Старый лагерник ел, не обращая на него ни малейшего внимания. Казалось, он сидит в комнате совершенно один и не слышит потока грязных ругательств.
Порта выжидающе усмехался. Малыш ковырял в носу. Легионер насвистывал: «Приди, приди, приди, о Смерть».
Старик неторопливо раскладывал карты. Штеге покусывал палочку. Краузе ловил вошь.
В руке Хайде неожиданно появился пистолет. Щелчок спущенного предохранителя прозвучал для нас грохотом.
— Ну, еврей, сейчас я вышибу твои дерьмовые мозги!
Он злобно усмехнулся, медленно поднял пистолет и навел на голову старого лагерника.
Настала зловещая тишина. Старый еврей поднял голову и посмотрел на Хайде удивительно безжизненными глазами.
— Хотите застрелить меня, герр унтер-офицер? Ну, что ж… Застрелите вы меня или собаку, от этого ничего не изменится. Разница лишь в том, что собака боится смерти, если понимает, что она близится. Я — нет. Я много лет каждый день ждал ее. Застрелите меня, раз вам так хочется. Только давайте выйдем наружу. Здесь мы испачкаем пол.