Фронтовой дневник (1942–1945)
Шрифт:
Отряд решил отходить. Задорожный был ранен с фланга в спину навылет. Ранение было тяжелым, и раненого нужно было нести под обстрелом. Это было мучительно. Несли его на палатке. Он был очень тяжелым. Пулеметы строчили, и пули свистели у наших ушей. Но все обошлось благополучно. Жертв не было. Мы уже порядочно ушли от огня. Обстрел, правда, участился. И когда мы успокоились, выбравшись на холмик, вдруг снова слева с фланга застрочил пулемет и автоматы.
Пули со свистом вонзались в землю между нами. Я запутался в кустарнике, а слева лопотал автомат. Еле выбрался и сейчас же стал помогать нести раненого.
Наконец стрельба прекратилась. Мы поспешали вперед, выслав дозоры вперед и на фланги. И вот когда достигли линии обороны, оказалось, что нет Матвиенко.
Вырубили колья, из палатки сделали носилки и несли раненого всю дорогу – километров 20. Он вначале легко стонал, потом стал сильнее, потом стал ругаться, что его сдавливают носилки, затем стал просить наган, просить, чтобы его добили. Донесли до Крепостной его в 5 часов утра и, совершенно измученные,
Мы, добравшись до квартиры, сейчас же повалились и спали до 2 часов дня. Сегодня я и мои товарищи чувствуем себя больными и разбитыми.
Вернулся Матвиенко (он сбился с дороги и вернулся позже нас). Он сообщил, что наше отступление пытались перерезать немецкие автоматчики и человек 25 конницы. Это они стреляли с фланга. Но мы своевременно спрятались в лесу. Если бы мы замедлили свой обход минут на 10, мы бы попали в окружение, и вряд ли кому из нас пришлось спастись.
Салов с девушками и подрывниками ходил по другому заданию. Удачно. Девушек Галкину и Семыкину перебросили в тыл, чтобы они добрались на родину (в Ейск) и следили, что там делается.
Потом минировали дорогу. На минах подорвались две машины.
Я пытаюсь припомнить, какие у меня были чувства во время боя, и не могу. Все превратилось в какое-то механическое действие. Я механически пробирался вперед, механически стрелял, механически бежал назад и пригибался от автоматных пуль. И вот только теперь начинаю приходить в себя и вздрагиваю от всякого звука, а выходя ночью во двор, думаю, что и на меня могут бросить так же гранату, как на немецкого часового. Ложась спать, мы все невольно держим себя наготове и говорим, что немцы и казаки могут сделать такой же налет, как и мы. Мы вдали от всего отряда, и наша квартира крайняя. Это усугубляет безнадежное настроение. Я уже перестал думать о том, что останусь жив. Жизнь висит на волоске, и в любую минуту можно погибнуть. Ребята ушли к девчатам в станицу, считая, что все равно теперь жизнь пропащая. А меня не тянет. Я пишу, вспоминаю Юру, может быть, ему придется читать эти записи, если он останется жив, вспоминаю маленькую и большую Тамару и Лиду. Может быть, и они прочтут мой дневник, если они живы и если он попадет к ним.
Мое настроение высказано в стихах, которые я написал перед выходом на операцию. Стал искать стихи и не нашел, к своему ужасу. Они у меня были на маленьких бумажках в боковом кармане в рубашке. Неужели я их скурил? Или они выпали, когда я вытряхивал рубашку и разбил часы, вылетевшие из кармана, где находились стихи? Прямо ужас! Припоминаю одно из них:
Мне бы лечиться от десятка болезней,Сидеть на диете у докторов.Но разве война признает, что полезней.Кому это нужно, что ты нездоров?Неси по горам свое бренное тело,Пока не полезут глаза из орбит.Иди, выполняй свое правое дело,Пока тебя пуля врага не сразит.Мой друг ненаглядный! Суровое времяИ враг беспощадный нас к смерти ведут,Но, может, хоть дети, хоть новое племяДолюбят за нас и за нас доживут.Предпоследнее четверостишие не запомнил. Какая жалость.
Я их не нашел. Оказалось, что эти у меня выпали из кармана, их нашла Томочка, положила на окно, а Миша их скурил. Третье стихотворение я припомнил только половину, остальную половину сочинил вновь:
Тоска и мрак в сыром ущелье,Как будто ты на дне морском,И лес, как водоросли, стелетВершины в небе голубом.А ты, как рыба, вечно стынешь,Не видя солнца, ни луны.И пропадешь в лесной пучинеБезвестной жертвою войны.Таится смерть в любом патроне,У вражьей мины на носу.Никто слезу здесь не уронит,Шакалы тело разнесут.И только те отметят стоном,Что не устали сердцем ждать.Да, кровью, жизнью, не легко намВ бою отчизну ограждать!Жаль прежнего варианта. В нем прекрасно передавалось мое теперешнее душевное состояние. Я стремился в новом варианте выдержать прежнее настроение, но это не всегда удается.
Если я жив и сегодня —Это простая случайность.Шаг – и покажется сходня,К смерти ведущая тайно.Мины и дула винтовок,Дробь автоматов, засады —Тысячи смертных уловокПодстерегают за садом,За рощей, у троп, в ущельях,На сопке, у дальнего леса.Утром – под зябличьи трели,Ночью – под звездной завесой.Так вот у смерти на мушкеВечно живою мишенью,Но бывает, что с ближней опушкиБудто повеет сиренью.И вспомнишь тебя, друг милый.Родных, знакомых, близких,И сердце с огромною силойЗабьется близко, близко.Пригрезится ласковый вечер,Знакомая гладь лимана,И наши счастливые встречиПод горкой, у «Левитана».И вспомнишь, мой друг, как годыК счастью мы вместе плыли.Жаль даже в эти невзгодыТех, что мы верно любили.Вчера Букалов с 10 чел. пошел в разведку в те места, где мы были. Ушли Гриша и Миша. Сегодня вечером все вернулись. Установили, что немцев в Ново-Алексеевке до батальона, 2 танкетки, конница. В хуторе Шабанова они бывают ежедневно, на МТФ тоже. Все продукты забрали частично немцы, частично красноармейцы. Немцы жарили свинью и бежали, увидев красноармейцев. На столе забыли бутылку рому.
От счастья плакать и смеяться,Что в истребительной войнеМеня и смерть на то щадила,Чтоб я любил тебя вдвойне.С утра до вечера и ночьюМечтаю только об одном:Живым остаться и вернутьсяК тебе, мой друг, в знакомый дом.Живым остаться и вернутьсяИ, не стряхнувши пыль дорог,Нежданно выйти из-за шторыИ бросить сумку на порог.Нежданно выйти из-за шторыИ, даже «здравствуй» не сказав,Как прежде, взять тебя на рукиИ, опустивши на тахту,От счастья плакать и смеяться,И слушать сердца перестук.И целовать, и обнимать,Чтоб ты, как раньше, понимала,Могла без слов меня понять.С утра до вечера и ночьюМечтал я только об одном:Живым остаться и вернутьсяК тебе, мой друг, в знакомый дом. Осуществленную мечтуОт счастья …И слушать сердца перестук.Осенние сопки, леса и поляныОкутаны дымчатым светом луны.Над ериком речкой простерлись туманыЗагадочной тайны и страха полны.1 ноября 1942 г.
Последние дни почти ежедневно вижу во сне Марийку, обычно красивую, гордую и недоступную. Видел во сне Зою Совпель. Кстати, она где-то здесь. Как-то при переходе линии обороны, кажется, в Азовке, какой-то лейтенант сказал, что у них работает бывшая секретарь горотдела, блондинка Зоя.
Вчера мы напилили гору дров хозяйке.
Глубокая осень. Дождь спозаранку.Опавшие листья гниют, как навоз.В лесу по ночам (всё) ведут перебранкушакалы и волки. А мы на откосиз туманной долины бредем, спотыкаясь.5 ноября 1942 г.
Вот и жизни пришел каюк,дорогой Владим Владимыч. (Маяковский) 54 .Мой труп холодный и немойНе будет тлеть в земле родной,И повесть горьких мук моихНе призовет меж стен глухихВниманье скорбное ничьеНа имя темное мое. (Лермонтов) 55 .54
Над словом «жизни» автор написал «любви». Процитировано стихотворение «Юбилейное» (1924). У В. В. Маяковского: «Вот и любви пришел каюк».
55
Процитирована поэма М. Ю. Лермонтова «Мцыри» (1838–1839).