Фронтовой дневник (1942–1945)
Шрифт:
4 июня 1943 г.
Настоящее летнее утро впервые за все время: солнечно, тепло, тихо, светло. Бурно растет зелень после дождей, цветут разнотравные степные цветы.
Сегодня, возвращаясь из склада, куда я ходил за хлебом, нарвал массу самых редкостных цветов, названия которых я не знаю: здесь и совершенно белые, и кремовые, и розовые, и кроваво-красные, и бархатные, и нежно-голубые, как сейчас небо, и синие, как ультрамарин, и лиловые со светлым оттенком, и лиловые, темные, как фиалки, и светло-желтые, и темно-желтые, и какие-то всех возможных цветов и их оттенков и сочетаний: тут и стелющаяся роза, и степная кашка, и маки, и сурепка, и замечательно
Вот и сейчас, сидя в своей «беседке», работая, наслаждаюсь полустепной, полулесной природой и слушаю птичий гам и щебет, из которого резко выделяется крик перепела. Глупая песня, которой перепел, очевидно, очень доволен, словно кавказский ишак своим отвратительным игоканьем.
Очарованный степными запахами букета, я говорю об этом своему товарищу Никитину и прошу, чтобы он нарисовал букет и меня за походным «столом». Но Никитин не разделяет моего лирического светлого настроения или, как говорит он, телячьего восторга и рисовать не хочет. Да он, по-моему, и не может. Никитин и по душевному складу, и по своим работам не художник, а маляр, ремесленник, писавший в Кисловодске, где он жил, вывески и занимавшийся рабским и бездушным копированием чужих работ.
Я злюсь, что он бесчувственен, как бревно. Не воспринимает и не понимает природы, живет неряшливо, месяц не меняет белья и завел вшей, что умывается, выпуская воду изо рта, ходит небритым по целой неделе – и я предлагаю ему выбросить после войны кисти и палитру с красками, а заняться покраской крыш.
Он этим совсем не обижен и начинает пространно мечтать о том, что это даст ему хороший заработок, т. к. начнется послевоенное восстановление поврежденных построек и создание новых, и профессия маляров станет дефицитной. Этим он меня еще больше возмущает, и я теряю к нему всякое уважение.
Фронт откатился дальше, и уже не слышно артиллерийской канонады и взрывов бомб. Вчера во фронтовой газете рассказывалось о том, какие пришлось вынести ужасные бои, чтобы овладеть одной стратегически важной высотой, с которой, как на ладони, виден один крупный и важный населенный пункт. (Очевидно, Анапа.)
Люди, приехавшие с передовой, рассказывают, что сейчас все у нас мощнее, чем у немцев. Но людей на его фронте – больше, чем на нашем. И из-за этого часто приходится отвоеванные рубежи сдавать и потом бороться за них вновь.
Это задерживает продвижение наших войск. Наступление, так удачно развивавшееся, остановлено, а в некоторых пунктах наши войска отброшены на исходные рубежи. Сейчас, по всем признакам, положение выправляется, и наши войска, хотя медленно, с большим трудом, но продвигаются вперед. Им приходится выдерживать огромный натиск авиации, танков и артиллерии, а также устойчивость долговременных укреплений «Голубой линии» 142 , которая создавалась немцами из железобетона в течение девяти месяцев.
142
Условное наименование укрепленных рубежей обороны немецких войск на Таманском полуострове.
«Нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души» (И. Сталин).
«Ненавидеть – значит действовать».
«Мы привыкли считать года, а надо мерить жизнь делами. Кто сколько сделал» (В. Полторацкий).
5 июня 1943 г.
Вчера в 3 часа дня опять был дождь, сильный и
К 8 ч. вечера подпиской я охватил 100% своих людей и закончил ее. Подписались на 130% месячного фонда зарплаты, причем 60% внесли наличными, а остальные внесут с июньской зарплаты. Я, получив 10 рублей (теперь я числюсь как линейный надсмотрщик), подписался на 50, причем сорок внес наличными.
Сегодня 63 немецких самолета бомбили железную дорогу и станцию Абинская.
Сейчас 11:30 ночи. Недавно я отправил донесение об окончании подписки на заем по части. Подписались на 189,9% против фонда зарплаты. Внесли наличными 61,1%. Комсостав на 144%. Бойцы на 397%. Некоторые подписывались при зарплате в 10 руб. на 225–200 руб. и вносили их сразу, так что я, переведя на 500% свою зарплату, оказался в разряде отстающих, ибо многие подписались на 2250% и 2000% и сразу их внесли. Но у меня таких денег нет. Я отдал все что мог, даже не оставил на членские взносы.
6 июня 1943 г.
Проснулся в 5:45. Пасмурное утро. Уже пролетели наши самолеты на бомбежку (ночью бомбили немцы). Принес воды, вымыл котелки, провел политинформацию.
Снилась Т. А. [Тамара Андреевна]. Будто я видел, что в каком-то большом доме на одной из кроватей спали Лида и Т. Я дежурил. Потом некоторое время лежал с Т. Она была в одной комбинации, и мы с нею разговаривали. Лида почему-то оказалась на другой кровати. Был рассвет. Мы с Т. пошли возле какой-то реки, мирно разговаривая. Встретились знакомые мне ребята и сказали, что у мельницы один из моих двоюродных братьев ранил другого моего двоюродного брата. Я как дежурный пошел туда, оставив Т. Шел я над водой по каким-то кладкам у водяной мельницы, которая не работала. Я нашел раненого. Это был не мой брат, но какой-то знакомый молодой парень. У него был проломлен и открыт наполовину череп. Мозги вывалились. Я принялся водой промывать рану. Набрали чистой воды у шлюза и плеснули ему в череп. Все оттуда вылилось. Череп стал пустым. Крови совершенно не было. Странно, что этот раненый разговаривал. Я приказал вызвать карету скорой помощи. Пошли вызывать, а раненого понесли. После этого я вновь встретился с Т., которая меня ждала, и мы вновь стали деловито разговаривать.
Сегодня получил запоздавшие 2 письма от Тамары 143 , из дому от 30 марта и из Пашковской от 29 апреля. Первое в письме Кочубинской с 8 штемпелями. Оба письма где-то блуждали. Письма навели меня на грустные размышления. Вот цитаты:
«Юрий учится, балуется, рвет одежду неимоверно. Каждый день приходит или с разорванными штанами, или рубашкой, или шапкой. По русскому устно у него посредственно. Так все это надоело, что у меня скоро лопнет терпение» (30 марта).
143
Речь идет о Т. М. Дюжевой.
Юра не имеет достаточного присмотра и контроля над собой и является обузой для Тамары. Это очень плохо для всех нас и хуже всего для Юры.
Кочубинская пишет: «Только вчера возвратилась из родных мест и нашла 2 ваших письма. Не беспокойтесь, в Ейске все в порядке. Видела вашу жену. Она прекрасно выглядит. Такая пухленькая, что просто прелесть. Ейск ничем не изменился, если не считать того, что чуточку опустел и погрязнел».
Из письма Тамары от 28–29 апреля 1943 г., написанного под влиянием известия о гибели брата Пети, которому фашистская пуля попала прямо в лоб и он не смог произнести ни одного слова: