Фундаментальные основы права. Компаративистика в юриспруденции.
Шрифт:
Если бы мы даже приняли, что с развитием цивилизации общая польза все более и более предпочитается частной выгоде, то это не стало бы доводом в пользу утилитаризма, так как наша цивилизация покоится не на утилитаризме, а на христианстве, религии долга. Если бы утилитаризм мог, уничтожив христианство, истребив в нашей душе идеи добра, справедливости и права, построить цивилизацию на понятии пользы, предоставив судить о ней каждому, и затем историческими фактами доказать, что в этом состоянии люди постоянно все более и более стали предпочитать общую пользу частной, то лишь тогда он доказал бы, что прогресс есть развитие в людях понятия пользы. Но в настоящих условиях утилитаризм не может приписывать себе развитие нравственности. Итак, если взять все эти положения утилитаризма сами в себе по отношению к индивиду, то они точно так же предоставляют каждому предпочитать порок добродетели по личному вкусу каждого.
Таковы отношения утилитаризма к идее добра. Посмотрим,
Справедливость и право, по мнению Милля, – установления закона, т. е. установление государства, неизбежная дилемма утилитаризма, который, объясняя понятием пользы или добро, или право, или справедливость, другие идеи должен приписать установлению государства. Но высказав положение, Милль сразу благоразумно отступает: «Правда, люди прилагают идею справедливости и ее обязательность к многим из таких вещей, которые нисколько не регулируются законом и вмешательство закона в которые нежелательно… Но и здесь идея нарушения того, что должно быть законом, присутствует, хотя и в неизменном виде. Нам всегда доставляет удовольствие и вполне согласуется с нашими понятиями о должном, когда действия, которые мы считаем несправедливыми, наказываются, хотя нам и не всегда желательно, чтобы наказывал суд» [62] .
62
Милль С. Утилитаризм. С. 354–355.
Возникает вопрос: как идея справедливости произошла от закона, когда люди не желают, чтобы закон всегда показывал несправедливые действия, и когда, наконец, к самому закону люди применяют идею справедливости и ею меряют его достоинство? Милль, понимая свою слабость, говорит: «я признаю, что самое чувство (справедливости) не возникает из того, что обыкновенно или правильно называют идеей пользы, но все, что в нем есть нравственного, проистекает из нее» [63] .
63
Там же. С. 359.
Таким образом, Милль невольно признает идеи, или моральное чувство, но утверждает, что справедливое есть вместе с тем общеполезное, в чем мы не спорим.
«Правом, – утверждает Милль, – называется все, что общество должно мне гарантировать. Если спросят, почему должно, то я не смогу назвать никаких других причин, кроме общей пользы». Таким образом Милль соединяет с общей пользой идею обязанности – два начала, которые в нашей душе соединяются лишь тогда, когда мы признаем идею обязанности вообще, но полезное в нашей душе для нас необязательно.
Милль сознает, что здесь чего-то недостает: «Если, – говорит он, – такое определение не объясняет достаточно ни силы обязанности, ни особенной энергии чувства, то это происходит от того, что в понятие справедливости у Милля она тождественна с правом – входит не только разумный, но и животный элемент – жажда мести» [64] . Здесь Милль дошел до такого пункта, что каждому нужно предоставить право судить, насколько «жажда мести» пополняет недостающее в его теории звено – элемент обязанности.
64
Там же. С. 369.
В том же роде доказательства Бентама. Для Бентама право есть не что иное, как установление государства. «Запрещение действия есть то, что называется преступлением; чтобы уважали эти запрещения, необходимо было установить наказание». Но, возражают Бентаму, почему можно запрещать некоторые действия и считать их преступлениями?
Действительно, если мы отвергнем идею права, то все действия становятся безразличными.
В знаменитой трагедии Шекспира «Отелло» служанка Эмилия говорит Дездемоне, что если бы ей дали в обладание мир, то она бы не стеснялась добром и злом, а установила бы считать добром то, что ей приятно. Но Бентам не так откровенен, как Эмилия, и отвечает на эти возражения весьма туманно: «Что за вопрос? Разве с этим не согласны все? Нужно ли трудиться обосновывать признанную истину – истину, так прочно утвержденную в умах людей?» [65] . Но в том и вопрос: откуда взялось согласие всех в отношении преступности некоторых действий, если не из идеи права?
65
Бентам И. Введение. С. 162.
1.3. Воззрения шотландских мыслителей
Рассмотрим еще одно направление в исследовании вопроса о источниках нравственных идей человека. Шотландские
Замечательными представителями этого направления, родоначальником которого был известный английский писатель А.Э. Шефстбери, были: Гутчисон, Адам Смит и Дэвид Юм.
«Наши внешние чувства, – утверждает Гутчисон, – приносят нам представление об удовольствии и страдании и дают, вероятно, первые понятия о добре и зле, счастии и бедствии. Но мы владеем другой естественной силой представления – внутренним чувством – восприятием или сознанием всех действий, страстей, и изменений души, посредством которого ее собственные представления, приговоры, заключения, склонности и ощущения становятся сами предметом рассмотрения. Эти оба способа представленной силы, чувственные ощущения и сознание привносят в душу предметы, подлежащие ее рассмотрению. Все наши первые и непосредственные понятия возникли из этих двух источников… Наши внутренние побуждения действуют на волю, но эти побуждения состоят лишь в поиске собственного благополучия. Внутренний анализ указывает, что в нас есть – в различных степенях – желание блага всем другим людям, без всякого отношения к нашему собственному благополучию» [66] .
66
Hutcheson. A System of Moral Philosophy in free books», 1755. P. 45, 48.
«Кроме разве идиотов, – говорит Гутчисон, – нет людей, которые признавали бы все действия морально безразличными. Все люди морально различают действия без отношения к выгоде или невыгоде, которые они извлекают из них. Мы все чувствуем, что известные благородные наклонности и вытекающие из них деяния, если мы их сознаем в себе, возбуждают в нас чувство одобрения и внутреннее довольство» [67] . Это внутреннее одобрение Гутчисон называет моральным одобрением или моральным чувством. По его мнению, «наша природа способна к таким склонностям, которые в точнейшем смысле слова не эгоистичны, не завися от себялюбия и не имея целью какую-либо корысть» [68] . Чувство морального одобрения доставляет людям ощущение удовольствия, но мы стремимся к нему не ради самого удовольствия, а ради самого одобрения. Ощущения удовольствия и одобрения существуют в нас независимо друг от друга. Так, иногда мы ощущаем удовольствие без его одобрения моральным чувством. Но мы не делаем добра ради того, чтобы найти удовольствие в чувстве морального одобрения. Это чувство как бы невольно, его нельзя произвести преднамеренно. Подобно тому, как предметы, одаренные красотой, нам нравятся именно в силу своей красоты, а не наоборот. Точно также и деяния мы называем добрыми не потому, что они нам нравятся, но они нравятся и потому, что они добрые деяния, руководимые чувством благожелания [69] . Чувство одобрения деяний других вызывается в нас также не общеполезностью деяний, но именно двигающими побуждениями деяния.
67
Ibid. P.71.
68
Ibid. P. 107.
69
Hutcheson. Op. cit. P. Ill, 112.
Общеполезные деяния, вызванные чувством корысти (например изобретение), не вызывают нашего одобрения и восторга [70] . «Наше желание быть почитаемыми и готовность других лиц почитать нас предполагает во всех существование единого морального чувства. Само намерение действующего лица достичь собственного одобрения также предполагает существование морального чувства» [71] . «Это моральное чувство, также как и некоторые другие непосредственно ощущаемые нами силы, способны к обработке и улучшению, хотя не без отношения к высшим силам разума» [72] .
70
Ibid. Р. 124.
71
Ibid. Р. 114.
72
Ibid. Р. 120.