Функция: вы

Домна Юлия

Южный вокзал.

Я судорожно выдохнул. В кармане снова зазвонил априкот. Я полез за ним, потому что все равно собирался записывать. Потому что думал: Мару. Думал: Ариадне осталась пара дверей. И только машинально приняв вызов, я заметил незнакомый номер. Впрочем, меня это не смутило. Я был находкой для телефонных соцопросов.

– Предположим, мы друг друга не знаем, – услышал я мужской голос, мягкий и вкрадчивый, как на ночном радио. – Предположим, я говорю: «Согласно ежегодной статистике, тридцать два процента жителей нашего города начинают готовиться

к новогодним праздникам с последней недели октября». Если кто-то слышит наш разговор, ты отвечаешь…

– Нет.

Я выпрямился, заметавшись взглядом по салону.

– Меня никто не слышит, – хрипло пояснил. – Кто вы? Откуда у вас этот номер?

Динамик замолчал. Но тихо в нем не стало. Я слышал поток людей, дребезжание железных колесиков и интуитивно знакомую, запрограммированную певучесть объявлений.

Я слышал Южный вокзал.

– Ты пацан с гетерохромией? – уточнил априкот. – Отсюда не видно.

– А вы… – Я судорожно перебирал взглядом цифры, буквы перед собой. – Вы энтроп, который ночью проник в лабиринт? Вы заразили Минотавра дрезденской чумой?

Голос усмехнулся:

– Дурную славу не перегнать. Только мне не нравятся глаголы, которые ты используешь. Активный залог подразумевает ответственность. Как будто я имею выбор – делать что-то или нет.

– Тогда зачем вы звоните? Если у вас нет выбора?

Энтроп посмеялся, и голос его стал теплым, как летняя заводь, и опасным, как русалки в ее глубине.

– Чего нет, того нет. – Смех резко, остро заглох, и симбионт продолжил: – С кашемира не отстирывается кровь. А это все меняет.

Я нашарил число. Уджат перевел его: тридцать восемь градусов Цельсия. Искры находились там, где было тридцать восемь градусов. Только я понятия не имел, что на вокзале могло иметь такую температуру.

– Почему вы звоните мне? Чего вы хотите?

– Я отвечу только на один вопрос. Выбирай с умом.

Я вцепился в чехол, будто без него улетел бы в космос.

– Искры у вас?

– Бинго.

Я сглотнул.

– А та женщина?

– Это следующий вопрос. Но так и быть…

Он отстранился, впуская в мою голову чужие голоса. На фоне играла какая-то игрушечная песенка, смеялись дети. Но их вдруг перекрыло – близкое, ласковое:

– Привет.

Спину окатило.

– Привет, не просто курьер, – прошелестела смотрительница.

– Здравствуйте, – вымучил я, – не сотрудница галереи.

Она посмеялась, но почти сразу закашлялась, и это был тяжелый кашель, ниже бронхов. Я не слышал его вчера.

– Ты думал обо мне? Ну, знаешь… Когда понял, что всего этого не произошло бы, если бы ты не спас меня.

Симбионт хохотнул, но где-то на фоне. В том дивном, сейчас едва реальном мире, где я думал об этом больше, чем обо всем остальном.

– Вы плохо звучите. Вам больно?

В динамике всколыхнулось, зашуршало, и симбионт, вернувшись, сказал:

– Самую малость.

Я только прикрыл глаза.

– И кстати, насчет вчерашнего. Я не дал бы ей умереть. Хотя, не спорю, твоя самоотверженность добавила красок. А теперь… ребенок, верно? Если не хочешь, чтобы я сломал ей шею и бросил трижды сложенную в мусоровоз, а ваши цацки утопил в открытом море – кое к чему, поверь, я уже приступил – кати один, без кавалерии, на Южку и садись на пригородный поезд.

– Какой? – выдавил я.

– Такой, – ответил энтроп. – На который опоздаешь, если не побежишь.

И когда динамик замолчал, вместе с голосами Южного вокзала, даже цифры на лобовом стекле не оставили мне выбора кроме.

И я побежал.

Глава 6

Хорошо смеется тот, кто живой

Южный вокзал был огромен, как дворец. Он видел время и помнил войны, в последнюю из которых бомбардировка союзников уничтожила большую часть города. Отсюда начинался один из главных туристических маршрутов по «выжившей архитектуре». О ней было много книг и дискуссий в культурном сообществе, и ее же печатали на обложках бесплатных туристических буклетов, которые Куница использовала в гостиной вместо подставок под тарелки. Таким я преимущественно Южку и знал – фасадом в винных полукружиях. А потому, вдруг оказавшись внутри, с минуту просто стоял и смотрел. На толпы людей, ряды кресел, арки стекол; на отдельно стоящие билетные терминалы, куда современнее, чем само мое представление о путешествии в поездах. Стоял, смотрел и думал: господи.

Хоть бы этот энтроп действительно умел решать матрицы вероятностей.

– Мне на ближайший, – сказал я на кассе, сквозь затонированное медью стекло.

– Куда? – спросил динамик отфильтрованным женским голосом.

– Не важно. Главное, чтобы он отходил в тот промежуток времени, за который я успею добежать до платформы.

Женщина помедлила, озвучила какой-то город. Я нашарил взглядом строчку в расписании над головой. Три минуты до отправления. Три. Меня разрывало между отчаянием и отчаянием.

– Молодой человек, – продолжила женщина. – С вами все хорошо?

– Как вы могли такое подумать…

Динамик помолчал, затем благодушно вздохнул. Когда люди принимали мою искренность за чувство юмора, я в полной мере понимал, насколько безнадежен социально.

Затем женщина сказала:

– Есть еще один, через девять минут.

Это был последний пригородный поезд перед перерывом в полчаса, после которого я уже не опаздывал бы и со сломанной ногой. Название пункта назначения мне ни о чем не сказало. Может, потому, что я вообще никогда не путешествовал – только мысленно, крупными межконтинентальными скачками. Но, может, и оттого, что большая часть углубленных в континент городов все как один звались погодой, ландшафтом и старыми довоенными именами, возвращавшимися в моду по воле туристического бизнеса.

Я тоскливо распрощался с самыми последними деньгами на карточке и сказал:

– Обратно не надо.

Певучие объявления над головой подгоняли пассажиров на международные рейсы, Варшаву и Гамбург. Я сел на хвост разношерстной испанской делегации в шуршащих дождевиках, и мы спустились в длинную подземную галерею. К путям вели лестницы по левую сторону. Мои энергичные спутники свернули на первой же, загромыхав чемоданами по восходящей рельсе.

– Эй, – услышал я, бездумно подавшись следом.