Функция: вы
Шрифт:
«Это случилось пятого марта, в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году…» Как добавил бы Минотавр, кривясь, – в год окончательного одомашнивания человечества.
Двери разъехались. Воодушевленные туристы высыпали на улицу, не замечая дождя. Мы тоже вышли, но, конечно, не ради экскурсии. Учитывая количество возведенных и перенесенных на остров достопримечательностей, превративших квартал в заповедник всемирного наследия ЮНЕСКО, до Ариадны туристический электробус доехал бы завтра.
– Сами убили, сами поскорбели, – тихо хмыкнул Влад, глядя
– Никто не хотел убивать детей, – я бездумно проверял карманы. – Их заразили вернувшиеся взрослые.
– Ого, – удивился симбионт. – Странно, что вам рассказывают эту версию.
Тогда я и поднял взгляд – на подступ к широкому фигурному мысу. На краю его, высоко над морем, стояло восемь отлитых из бронзы детей. Со спины их позы воплощали радость от долгожданной встречи, а лица были обращены к морю – в том направлении, откуда, согласно расхожему мифу, прибыли уцелевшие герои войны.
К скульптурам никто не подходил. Туристы сыпали звуками затворов в пяти–семи метрах, и мельком, в зазорах между дождевиками, я заметил низкое ограждение. Восемь с половиной лет назад его не было. Хотя даже если б и было – такие вещи редко останавливали мою тогда еще не навсегда четырнадцатилетнюю сестру.
Я знал, о чем думали люди, фотографируя бронзовые спины. О том, что невозможно было увидеть с земли – только с воздуха и воды, с тысячи подтверждающих фоток в интернете. Но увидеть самим – это другое. Это присвоить. Вот зачем человечество придумало туризм.
– Если дрезденская чума просыпается на короткое время и только когда такие, как ты, ранены, – негромко начал я, – как вы смогли устроить масштабную эпидемию в сорок восьмом?
– Ммм, – неопределенно отозвался Влад. – Полагаю, каждый сделает свой вывод.
Я повернулся к нему, но зацепился взглядом за Шарлотту, сонно трущую глаза. Без обуви, в летнем платье, с кровоподтеками на лице, она привлекала к себе внимание примерно так же, как вопль антикражных рамок в дорогом бутике.
– Надо привести ее в порядок, – в очередной раз сказал я. – Достать обувь. Хотя бы.
– Продолжай, – в очередной раз хохотнул Влад. – Мне нравится, как ты пытаешься взять меня измором.
Шарлотта вынырнула из ладоней и улыбнулась на мои слова. Безмятежно, ласково, почти из вчера. А зверь в неподвижном взгляде напомнил: я убью тебя первым.
Осень в Эс-Эйте пахла дорогими моющими средствами.
Казалось, неделя прошла с тех пор, как я видел ее такой: бесстрастным профилем напротив, с пакетиком сахара, зажатым в руке. Рядом с Ариадной я не впал бы в панику, даже если бы загорелись стены. Она была как ледокол.
– Мерит Кречет – единственная, кто участвовал в обеих итерациях «Эгиды». Она близко дружила с Пройссом. Знала Фебу и Константина, которые помогали ему выкрасть искру. По всему, это неразменная фигура для проекта.
Я кивнул, поглядывая на ее раскрытую шею. Ариадна прождала нас под дождем почти час, и теперь с ее спутанных волос текло за ворот – нам обоим.
– Что? – заметила она.
– Ты опять забыла шарф.
Ариадна приложила руку к шее. Так проверяли пульс.
– Извини.
Я обернулся на куртку, стекающую по спинке стула, вытащил свой желтый шарф и протянул через стол, едва не окунув в кофе.
– Хорошо, что не сапоги, как раньше. Сейчас я и с отсутствием обуви у одной девушки справиться не могу. Но в следующий раз, когда идет дождь, прошу, стой под крышей.
Ариадна отложила сахар. Я по-быстрому вскрыл его и высыпал в чашку. Виктор перевел нам денег даже больше, чем я расчитывал в чрезвычайных обстоятельствах (я опасался уточнять, почему это оказалось так легко), так что мы снова могли позволить себе обед, не овощи-милые-овощи, а нормальный, как в обычной жизни. Может, даже лучше, чем в обычной: на четвертом этаже эс-эйтовского небоскреба, в кафе-баре с джукбоксом, бархатными стульями и афишами культовых фильмов вместо картин. Затем я поглядел на два пустых стула рядом с нами. Бежевое пальто с пятнами крови висело на спинке. Промерзшая бутылка водки составляла компанию моему кофе. Иллюзия обычной жизни развеялась, отказавшись иметь с их хозяевами что-либо общее. Пустив мой шарф по плечам, Ариадна продолжила:
– Что бы из себя ни представляла «Эгида», Фиц с Элизой на грани нервного срыва. По их словам, Кречет здесь ни при чем. Пусть так. Но на проекте Обержина что-то происходит. Минотавр об этом узнал. Обоих попытались убить, одного успешно. Вот почему важно допросить ее.
– В каком смысле – допросить?
– Если у Мару получится согласовать встречу в понедельник…
– Это я понял, но почему нельзя просто поговорить? Если Мерит Кречет подписывала те же бумаги, ее нервный срыв будет следующим.
– Заслуженный сотрудник Эс-Эйта не будет честен просто так.
– А что говорит Мару?
Ариадна помолчала. Я выразительно помолчал в ответ. В приглушенном освещении самого укромного закутка кафе-бара от нее исходила дымная, предштормовая какая-то темнота.
– Если Эс-Эйт согласится принять нас, то только как преемников, – наконец сообщила Ариадна. – Мару там не будет.
– И как же вы собираетесь вести допрос, если обе не можете лгать? На чужих, психически уравновешанных людей не так-то легко надавить, просто согнав в запертую комнату.
Она пожала плечами.
– Есть идеи?
Я протяжно вздохнул.
– Раскаленный утюг – в пятерке эффективных доводов.
Ариадна помолчала. Наверное, прикидывала, есть ли в лабиринте утюг. Он, конечно, был – у Виктора с Тамарой как минимум; вспомнив об этом, я подумал, что зря подаю такие идеи человеку, не понимающему шуток.
– Михаэль. Ты не понял. Если все получится, нас ждут втроем. Мару сказал, что формально ты часть преемника. Как мой… – Ариадна сделала паузу.
– Кто? – уточнил я, когда та затянулась.