Футбол. Искушение
Шрифт:
Наискосок через дорогу новехонькие здания небольших магазинчиков. Выглядят недешево, - построены из дорогого кирпича, облицованы декоративным камнем, покрыты зеленой металлочерепицей, - но отнюдь не вызывающе, сохранив милый дачный облик.
Стоим уже немало, минут тридцать, не меньше. Приехали раньше договоренного, с пробками повезло. Курить хочется, но нельзя, рядом Кузьмич. Не нужно его огорчать.
Наставник в нетерпении начал поёрзывать, посапывать, но вслух недовольства пока не выражает. Матвей уже было собирался размяться, в один из магазинчиков сходить, водички там прикупить, или - сигарет, но не успел.
Лихо
Федор Кузьмич вернулся в машину, захлопнул дверцу, откинулся на спинку и подголовник, на мгновение зажмурив глаза. Потом обернулся к Матвею:
– Вот, теперь все в порядке, поехали, что ли, с Божьей помощью.
Открыл отдельный клапан на папке, вынул оттуда две ламинированные карточки, одну протянул Матвею - сунь куда-нибудь, только не потеряй - завел движок, и воткнул первую.
Матвей повертел в руках карточку. Солидно - современный документ, с радужной голографией, в изящной рамке, красочная эмблема известного на всю страну клуба, а рядом его собственная цветная фотография. Признаться, выглядел он на ней каким-то взъерошенным и слегка напуганным. Еще разок, с удовольствием, глянул на фото, прочел свое имя и бережно спрятал во внутренний кармашек, под молнию.
***
Фотографировались они вместе с Кузьмичом в одном из фотоателье, а потом поехали в клинику спортивной медицины "Лужники" на комплексное обследование. Красивое современное здание с округлыми окнами, идеальная чистота, огромные фотокартины на стенах, любезные улыбки на лицах персонала, встречающихся в пустынных, ярко освещенных коридорах с мягкой мебелью, и полное отсутствие очередей. Педантичность и скрупулёзность этого мероприятия превышала всё ранее Матвеем испытанное в медицинской сфере. Набор специалистов, - терапевт, отоларинголог, хирург, окулист, невролог и прочие, - был привычным. Удивляло новехонькое суперсовременное медицинское оборудованием, невиданное в простых участковых поликлиниках. Рост, вес, зубы, ногти, кожа, нервы, давление, дыхание, реакции, зрение, кровь, моча, - всё было проверено, взвешено, измерено и подсчитано. Возились с Матвеем не поспешно, грубовато-формально, как он привык, а вежливо, долго и тщательно. Даже кровь брали и флюорографию делали с каким-то особым тщанием и пиететом. Тем не менее, Матвей постепенно утомился.
Добило его окончательно, оставленное "на сладкое", под конец, испытание на беговой дорожке, имеющее отношение то ли к кардиологии, то ли к какой другой области медицинской науки, под условным названием "функциональная диагностика". Респиратор на лице, напоминающий противогаз, целиком закрывающий половину лица, газовые трубки, уходящие в слегка жужжащие недра расположенной на стойках компьютерной техники, коротенький хоботообразный вырост на носу маски, множество датчиков, облепивших раздетого по пояс Матвея со всех сторон.
– Начинаем со скорости пять километров в час... повышаем с шагом по два километра... продолжительность бега максимальная, до отказа... Когда дальше не сможете, положите руки на поручни, я начну замедлять дорожку... Вы меня хорошо поняли?...
Снимали показания сердечно-сосудистой, анализировали вдыхаемый и выдыхаемый воздух, другие параметры. На экранах мерцали сложные разноцветные кривые. Матвей в каждом новом осмотре и испытании все более ощущал собственные важность и значимость, это было приятно. Потому на беговой дорожке он выложился без остатка и всерьез устал. Ближе к концу "забега", несмотря на темнеющую пелену перед глазами и шум в ушах, сил ему прибавил вспомнившийся старый армейский анекдот: "...Ну папа, ну покажи, как слоники бегают... Хорошо, сынок... Роота - газы!...".
В финале множество листков с выводами, анализами, распечаток с причудливыми кривыми, заключения и все прочие бумаги поместили в непрозрачную папку, которую Кузьмич безапелляционно забрал себе.
К последнему врачу, аккумулирующему результаты и выносящему вердикт, Некрасов зашел сам, оставив Тяглова дожидаться на кожаном диванчике. Пробыл там сравнительно долго, как показалось томящемуся Матвею, выйдя из кабинета, ободряюще кивнул, и оба немедля отправились к выходу. Уже в машине на вопрос ошарашенного Матвея "как там у меня дела", ответил лаконично - "нормально, в пределах... среднего".
***
Попетляв немного по заросшим зеленью узеньким дачным улочкам, кое-где было перекопано, Кузьмич притормозил перед серым забором из стандартных бетонных плит, увенчанных железными штырями, и с гордостью кивнул: "Вот она, альма-матер, пенаты наши родимые!".
"Пенаты" внешне выглядели неброско, такими же плитами в советские времена ограждали абсолютно всё, от дачных кооперативов и средних школ до фабрик, заводов и воинских гарнизонов. На одной из плит была намалевана, жирно и от души, всей стране известная эмблема. "Болельщики набезобразили... наши фанаты!", - с той же гордостью прокомментировал рисунок взбодрившийся Кузьмич.
Дальше по дороге бетонные плиты сменились аккуратным ограждением из светлого сайдинга, автомобиль остановился перед глухими сдвижными воротами и посигналил. Со ступенек небольшого двухэтажного здания, примыкающего к воротам, вышел немолодой подтянутый человек в светло-серой толстовке "Найк" с капюшоном, приблизился к Опелю, широко улыбнулся и развел руки, как для объятия, - Кузь! Сколько лет, сколько зим! Из машины не выходи, заезжай скорее, заезжай. Очень рад... как узнал о твоем появлении, специально тебя ждал!
– обернулся, повелительно взмахнул рукой кому-то невидимому, и ворота немедленно поползли в сторону.
– Здравствуй, Лёня, - Кузьмич с улыбкой покивал в ответ, тронулся, въехал на базу и тут же притормозил. Ворота сзади закрылись. Встречающий шумно влез на заднее сидение и не замолкал ни на минуту, попутно указывая проезд на место парковки. Видно было, что он искренне рад.
Внутренняя территория была ухожена, обустроена и вылизана до нереальной чистоты. Все, на что мог упасть взгляд, было побелено, покрашено, выравнено и вычищено. Деревья и кустарники пострижены, трава ровная и не по-осеннему зеленая. На гладких бетонных дорожках ни единой веточки, ни завалявшегося листочка и, казалось, даже ни пылинки.