Шрифт:
2014 г.
Предисловие или пожелание себе.
Как любой автор, с надеждой, что будет читаться вкусно.
От главного героя:
«Бывают периоды жизни, когда даже солнце может быть фиолетовым».
И будет на солнечном диске оранжевых пятен,
Как на планете Земля всегда унылым чернозем,
А жизнь в «отчетах» пред Богом совсем неконтрастна,
Где «календарь судьбы» листается, притом.
Не
И некрасиво стелется «газон»,
А в той «траве забвенья» мечутся несчастья,
Мы оставляем радость на потом.
Евгению не спится. Он с вечера не выпивал, и сон упрямо не идет к нему. Свод подвала жилого дома где-то на окраине города низок, и в слабом свете единственной пыльной лампочки видно, как потолок густо усеян каплями испарений. Пахнет плесенью, и здесь высокая влажность. К трубам теплотрассы не прикоснуться, а тоска холодом лезет за шиворот.
Рядом беспокойно ворочается его подруга Светка. Во сне что-то прерывисто бормочет – у нее больное сердце.
Жене Борисову чуть за пятьдесят, его спутница, вроде как, ровесница. Их матрацное лежбище устроено на досках, брошенных на цементный пол.
На улице январский мороз, но здесь тепло, и крысы: эти твари бутылочного размера шуршат в темных углах. Жека, так когда-то его называла бабушка, наблюдает, как блестят бусинки-глаза самой смелой, пробежавшей в полуметре.
Уже почти полтора года, как Борисов и Светка вместе. Временами у них дружно, но чаще собачатся.
У сегодняшнего бомжа более чем серьезные проблемы с памятью: из нее выпал кусок в пятнадцать лет.
__________________________//___________________________
Помнит себя трехлетнего: мягкую игрушку-клоуна, ядовито-зеленого цвета, колючесть отцовской щетины, запах цирка, куда он, в первый и последний раз, пошел с мамой. Потом похороны родителей. В свои чуть за двадцать они, студенты-геологи, в один день перестали жить. Виной тому отравление грибами, и вот два гроба, на крышки которых падают комья ржавой глины.
Народу немного, и бабушка (мамина мама) промокает платком слезы, крепко держа, так что пальцам больно, руку внука. Особенно помнится, почему-то, запах свечи, зажатой в кулачке, и страшное лицо чужого дядьки, со шрамом, в толпе.
Эти детские расплывчатые воспоминания черным крепом легли на зарождающееся самосознание. А дальше он – бабулин сын, и у него за плечами остаются детский сад, средняя школа, студенчество, женитьба, рождение дочери, защита кандидатской диссертации, свой бизнес.
Из последнего в сознании всплывает: Жеку везут на каталке в операционную, и ободряющий голос пожилого хирурга-балагура:
– Не вздумайте, Евгений Петрович, уйти от нас – меня за это, возможно, поругают.
В 33 года обнаружена опухоль головного мозга, и все: на лице усыпляющая маска, а потом провал и наступивший мрак.
А затем вечер и летняя пригородная электричка, почти пустая, везущая его в город, где он никогда не был, указанный в билете, найденном в сильно поношенных брючинах.
Осматривает себя: не по размеру тесная клетчатая рубашка топорщится нагрудным карманом – в нем, аккуратно заглянув, обнаруживает 24 советских рубля, причем по одному, чей облик уже изрядно им был позабыт (увидев их, пересчитал, не вынимая).
На что первое внимание: какая-то старая тетка говорит по беспроводному телефону миниатюрного размера, притом громко, и такой технический прогресс убеждает Евгения в нереальности происходящего.
Напротив одиноко сидящая и неопрятно одетая женщина с прямо-таки цыганскими глазами пристально смотрит на Борисова. Тот остается ошарашенным, будто пьяным проснулся – когда сразу не вспомнить, в чьей ты квартире, и у кого был в гостях. Мираж затянут, и похмельно болит череп.
Но эти черные зрачки приводили в чувство, в настоящее. Ему вдруг захотелось дать ей пощечину, полновесную, чтобы щека с ямочкой стала пунцовой.
Стыки рельс ритмичным перестуком давали о себе знать, в такт этому больно отдавалось в висках.
«Должно быть, вижу сон, не приведи Господь, своего будущего», – еще подумалось Жеке, такая футуричность не укладывалась ни в какие рамки.
В башке вихрем, все-таки, пронеслось: «Значит мне сейчас сорок восемь с довеском».
Еще, чуть не вскрикнув, замечает: на указательном пальце левой руки отсутствует фаланга. Ха, а ведь до операции был цел! Хочется курить до невыносимости.
Идет в тамбур, там никого. Смотрит, как мелькают бетонные столбы. В сумеречных бликах стекла наблюдалась физиономия пожилого мужчины, давно не стриженного и с глубоким шрамом через всю левую щеку. Проводит по нему ногтем. Кошмар! Надо быстрее проснуться. Шарит по себе – курева нет. Стрельнуть у кого-то? Лучше потерпеть.
Сзади хлопают раздвижные двери. Резко повернулся, а там эта, так сильно раздражающая его баба улыбается. Подошла вплотную и зачем-то делает ни к месту книксен. Представляется Светланой, от ее одежды тянет тиной.
Туфли-лодочки, короткая джинсовая юбка-варенка, глубоко расстегнутая белая блузка не первой свежести и большие пластмассовые клипсы делали эту черноглазую похожей на немолодую привокзальную блядь. Портрет дамы дополняют еще стройные ноги и подобие гнезда вместо прически и, почему-то, отсутствие макияжа.
– Евгений, – слегка смутившись, называет он себя. Галлюцинация продолжает иметь место.
– Женя, тут такое дело. Я, видимо, вчера где-то прилично набралась. В общем, ничего не помню,– в ее сипловатом голосе услышано что-то знакомое.
– Как оказалась здесь, не знаю. Очухалась, в шаге ты спишь, но сразу же проснулся. Озираешься, шаришь по карманам, небось тоже с похмелья? Помоги пострадавшей памятью на ниве злоупотребления, – с веселым видом щелкает себя пальцем под подбородок.
Видимо, ироничное отношение к жизни ей совсем не чуждо.