Фюрер. Путь Гитлера к власти
Шрифт:
После доклада Юнга приняты были тезисы, в которых между прочим говорилось, что трудящийся может требовать и добиваться своих прав только в пределах своей народности, категорически выдвигалась формула: «не переворот и не классовая борьба, а целеустремленная, творческая реформа»; смотря по обстоятельствам, она могла вести и к национализации. Не моргнув глазом, авторы программы продолжают: «Вредна отнюдь не частная собственность сама по себе, поскольку она вытекает из собственного частного труда и функционирует в рамках, не нарушающих благо общества». Этот порочный круг поражает своим безотрадным недомыслием. Впрочем, утверждения вроде того, что безвредное не может быть вредным, неизбежно находят себе приверженцев в эпоху, когда важнее уметь ненавидеть, чем логически мыслить.
Через год в Линце состоялась конференция представителей австрийских и германских национал-социалистов; на этой конференции Юнг добился того, что отказ от классовой борьбы был специальным решением вычеркнут из программы и вместо него внесен был в программу следующий изумительный тезис: «Германская национал-социалистическая рабочая партия является классовой партией созидающего труда». Юнг мотивировал это почти по-марксистски: в народном хозяйстве существуют только две группы, находящиеся в противоречии друг к другу, – это люди, которые занимаются созидательным
Эти тезисы могли бы войти в гейдельбергскую программу [23] германской социал-демократии; их не могла, однако, принять ни венская группа национал-социалистов, ни мюнхенское движение, достигшее уже солидных размеров. Ни венцы, ни мюнхенцы не могли согласиться с тем, что две части нации находятся в естественной противоположности друг к другу. Напротив, Гитлер незадолго до зальцбургского партейтага возвестил: «В рядах нашей партии нет места для рабочих, сознающих себя как класс, точно так же как нет места для буржуа, сознающих себя как сословие». Так сказал Гитлер; но как же быть с подчеркивающим свое социальное происхождение буржуа и членом партии Кернером, который, несмотря на невыутюженные брюки, не желал быть пролетарием? А между тем партия состояла из таких людей, как Кернер. Гитлер обладает великим умением заговорить слушателя, отвлечь его от реальности жизни или, как сказал однажды Федер, «приспособить не нашу программу к фактам, а факты к нашей программе».
23
Гейдельбергская программа – была принята на съезде с.-д. в 1925 г. Гейден нисколько не преувеличивает, утверждая, что тезисы фашистов могли свободно войти в гейдельбергскую программу с.-д. Правые вместе с независимцами во вновь принятой программе выбросили содержавшуюся в Эрфуртской программе фразу о том, что «преобразование общества может быть делом только рабочего класса». Буржуазная республика была провозглашена самым ценным достоянием германского рабочего класса. Устами Гильфердинга – докладчика по вопросу о программе – германская с.-д. заявляла, что путь к социализму лежит лишь через хозяйственную демократию.
Но летом 1920 г. Юнг еще далеко не дошел до этого. Он был еще достаточно близок к мюнхенцам и мог оказывать на них влияние. Гитлер не выступал на партейтаге вовсе, представителем мюнхенцев в президиуме был Дрекслер. Мюнхенская партия стала членом «междугосударственной канцелярии национал-социалистической партии немецкого народа», но эта «канцелярия» оказалась на деле пустым местом. Тем важнее было идейное влияние зальцбургского партейтага.
Это влияние исходило от Рудольфа Юнга. Последний уже тогда имел совершенно отчетливое представление о пагубной роли мировой демократии, о связи между интернациональным «мамонизмом» и государственными формами либерализма, об антинемецком характере западной демократии и т. п. Мюнхенцы не дошли еще тогда до таких простых истин. Дрекслеру они были не по силам; Федер не любил примешивать к своей экономической теории высокую политику, эстетствующее политиканство Эккарта не нуждалось в подобных шаблонах, а Гитлер был в состоянии использовать ту или другую идею лишь тогда, когда она приобретала форму, в которую ее можно было бы облечь. И вот он узнал теперь от Юнга, что еврейской нации свойственно все более подчинять своему влиянию другие народы; что реформация Лютера была половинчатой, так как не отделила христианства от Ветхого Завета; что западный «мамонизм» и восточный большевизм – лишь кажущиеся противоположности, а на самом деле союзники, одинаково ставящие себе целью водворение еврейского господства над миром. Гитлер узнал теперь, что международная демократия есть не что иное, как политический продукт еврейского духа, что надо поэтому отказаться от парламентаризма и обратиться к сословному строю. Юнг указал также обоих главных виновников слабости Германии; последняя имела: 1) самую сильную в мире социал-демократию и 2) самую сильную клерикальную партию, а наряду с ними очень сильно было также влияние еврейского свободомыслия. То, что жило в смутных представлениях и несвязном лепете Дрекслера, получало в устах Юнга осязательную форму: в мировой войне, политическом перевороте, похожем на великое переселение народов, на стороне Антанты стоял индивидуализм, на стороне же Германии – конечно, социализм. Марксизм, видите ли, только карикатура на последний; «социализм есть общее творчество, общая воля. Социализм – это национальный характер германцев, это дух германского народа, он заключается во взглядах на труд как на нравственный долг». Социализм носит столь немецкий характер, что даже Германия Вильгельма II была «единственным государством, в котором, можно сказать, социализм осуществлялся во имя самого государства».
Каждая из этих «доктрин», взятая в отдельности, не являлась новым откровением. В этом духе распространялись уже Лагард, Г.Ст. Чемберлен, Шпенглер [24] (к которому в этих кругах, вообще говоря, относились с недоверием), русские эмигранты. Но только из синтеза всего этого получилось то, что можно назвать национал-социалистическим мировоззрением. Юнг первый говорит о «мировоззрении» национал-социализма, задолго до того, как Гитлер поставил на эту высоту свою собственную политическую проповедь. Еще больше подходит сюда название «немецкий социализм», ибо это учение весьма сильно отличается от того «интернационального» национал-социализма, который распространял впоследствии Розенберг [25] и который Меллер ван дер Брук [26] определил формулой: «каждый народ имеет свой собственный социализм». Впрочем, Гитлер не придает особого значения подобным различиям.
24
Пауль Антон Лагард (1827–1891) – немецкий ориенталист и философ. По политическим взглядам – консерватор и сторонник «Великой Германии». Лагард выступал в своих книгах, особенно после Франко-прусской войны, в эпоху грюндерства, против «духа либерализма и материализма», за создание немецкой «национальной религии» и против «влияния евреев» на хозяйственную жизнь.
Из последователей француза Гобино, автора теорий об арийском человечестве, наибольшую известность снискал Г.Ст. Чемберлен (немец с англизированной фамилией), которого Розенберг в своих писаниях признает идеологом немецких фашистов по части расовых «теорий». На склоне лет этот «теоретик» и «философ», начавший подвизаться еще в 80-х годах прошлого века, вошел в национал-социалистскую партию.
«Освальд Шпенглер» – немецкий философ, автор нашумевшей книги «Закат Европы», вышедшей вскоре после окончания Первой мировой войны и отразившей глубочайший идеологический кризис, переживаемый послевоенным капитализмом и особенно капитализмом германским. «Философия» истории Шпенглера сводится к тому, что никакой общечеловеческой истории и культуры нет. Существует только культура отдельных народов, определяемая географической средой, расой и «судьбой». Культура каждого народа развивается, циклически проходя через одни и те же стадии развития. Нынешний этап развития народов Западной Европы – стадия «техники» – знаменует собой упадок, закат ее культуры. По Шпенглеру, история не есть царство причинности, а царство «судьбы», притом не «судьбы» народов, а их правящей верхушки или даже отдельных героев. В другой книге, вышедшей в 1920 г. и озаглавленной «Пруссачество и социализм», Шпенглер противопоставляет марксизму «германский социализм». Нетрудно отыскать в этих построениях ряд положений, которые вошли в железный фонд «идеологии» германского фашизма и нашли отражение в таких трудах, как «Моя борьба» Гитлера или «Миф XX века» Розенберга. Будучи одним из духовных отцов германского фашизма, Шпенглер занял критическую позицию в отношении национал-социалистов. Его книга «Решающие годы», вышедшая уже при правительстве Гитлера, вызвала ряд полемических выпадов со стороны фашистских «публицистов». В своей книге Шпенглер, свысока и не стесняясь в выражениях, упрекает фашистов в том, что и они не свободны от «азиатского коллективизма» и придерживаются «культа масс».
25
Альфред Розенберг (1893–1946) – белоэмигрант, прибалтийский немец. В Третьем рейхе занимает одновременно пост руководителя внешней политики национал-социалистов и ее легальной и полулегальной национал-социалистской агентуры за границей и партийного «идеолога». Основным трудом Розенберга является его книга «Миф XX века», где изложены его политическое и философское кредо.
В 1934 г. Розенберг был назначен руководителем «духовного и идеологического воспитания» фашистской партии. В этой роли он возглавил фашистский культуркампф. Розенберг принадлежал к числу ближайших советников Гитлера.
26
Артур Меллер ван дер Брук (1876–1925) – писатель, расист, автор книг, откуда национал-социалисты заимствовали ряд своих лозунгов и политических словечек. Им же пущен в оборот термин «Третий рейх» (книга «Третий рейх» издана им в 1923 г.) в том смысле, в каком его употребляют наци.
Таким образом возникло учение с богатой фразеологией, допускающее много различных толкований, приемлющее одновременно и социалистическую реформу, и государство Вильгельма II. Оно отвечало духовным запросам честных патриотов, которые желали «сделать революцию», но вместе с тем не желали отказываться от прошлого. Национальный социализм 1926–1928 гг. пытался основательно расчистить эту оранжерейную коллекцию противоречащих друг другу взглядов, но именно поэтому и не смог удержаться в партии.
Юнг первый дал также цельное изображение врага – и это, пожалуй, было самое важное. Здесь были свалены в одну кучу совершенно различные вещи только на том основании, что против всех их велась борьба. Впоследствии это чучело врага, искусственно склеенное из многих врагов, получило название «системы».
Как и в ряде других случаев, вражда существовала здесь уже тогда, когда и врага-то еще не было налицо.
Германия окончила войну далеко не блестяще. Она не одержала победы над превосходными силами неприятеля, как некогда Нидерланды; она не погибла в пламени поражения, как Карфаген или Мексика. Вместо всего этого ее фельдмаршал просто разнервничался, император бежал, а у народа не оказалось сил для революционного сопротивления. Обвинять ее в этом было бы столь же бессмысленно, как, скажем, упрекать парижан, капитулировавших в 1871 г. перед лицом голода. Однако на ней лежит другая вина: непонимание происходящего, граничащее с невменяемостью. Крушение страны крикливо объявили победоносной революцией, тогда как на самом деле никакой революции не произошло. Поднятие красного флага не было ни великим достижением, ни великим преступлением; но настоящим грехопадением «революции» было то, что она тут же обратилась к свергнутым ею с просьбой не отказать ей в своем сотрудничестве и что в уплату за это «сотрудничество», которое на деле вскоре же привело к передаче власти в старые руки, флаг втихомолку был спущен. Особенно скомпрометировало революцию то обстоятельство, что никто не имел смелости действительно управлять от имени революции. Те, кто менее всего был повинен в революции, были названы «народными уполномоченными» и по недоразумению попали на страницы мировой истории в роли якобинцев. Если бы правительство имело перед глазами определенную цель, вместо того чтобы опрашивать избирателей, не имеющих таковой; если бы оно предложило нации какой-нибудь план, вместо того чтобы поручать его выработку либеральным профессорам; если бы правительство обещало обновление, вместо того чтобы взывать к спокойствию и порядку как к чему-то самому главному, – если бы правительство повело себя таким образом, то с его стороны даже подписание Версальского договора было бы еще революционным актом. Вместо всего этого оно выступило в роли делопроизводителя императорского правительства, которое не желало само подписать мир, чтобы не марать себе рук принятием унизительных условий.
Правда, кто знает обстановку тогдашнего времени, тому понятно, что все это нелегко было сделать, а кто знаком с действующими лицами, тот знает, что ничего другого от них и ожидать нельзя было. Союз Спартака пытался действовать решительно; независимые также готовы были проявить некоторую активность. Но эти политики были до известной степени в плену у буржуазных настроений, сами того не замечая. Дело в том, что германская буржуазия вначале вовсе не была настроена контрреволюционно. Знаменитый «переход на почву фактов» (Признание переворота 9 ноября. – Прим. ред) не был исключительно актом трусости; в нем как бы заключалось молчаливое согласие и готовность «признать» великие события. Но когда со стороны революционеров не последовало великих действий, тогда снова начала действовать буржуазия, причем она действовала уже так, как предписывала ей ее природа, т. е. контрреволюционно.