Гадальщик на камешках (сборник)
Шрифт:
— Очень любопытно, — вмешался я. — Некоторые оккультные практики…
— Пожалуйста, избавь меня хотя бы от оккультных практик! — возмутился он. — Они мне совершенно неинтересны. Все оккультные науки — фарс и ерунда. Я хочу одного: сделаться таким, каков я был. Я не хочу быть уникумом! Не хочу ничего невероятного! Пусть невероятное происходит с теми, кто его хочет и ищет! Я не хочу слышать странных звуков, даже если они необычайно важны! Не хочу, просто-напросто не желаю!..
Я сидел, задумчиво уставившись в пол, и ждал, когда он перестанет сердиться, что я мог еще сделать? Утешить тем, что происходящее с ним напоминает результаты некоторых индийских медитативных техник, но на это ему было, разумеется, наплевать. Он не любопытствовал проникнуть в иной
— Прости меня, пожалуйста, — прибавил он, успокоившись. — Я был не прав… Ведь ты хочешь мне помочь… Я знаю, что помочь мне невозможно, и ты тоже знаешь, но все-таки пытаешься меня утешить… Я хочу попросить тебя об одной услуге, очень важной услуге…
Он замолчал, словно не отваживаясь поделиться своими мыслями. Потом наклонился ко мне и спросил:
— Ты меня хорошо слышишь? Я говорю нормально? Мне кажется, что и говорю я с трудом… Или только мне так кажется?
Он и вправду говорил затрудненно, не как обычно, однако вполне внятно.
— Я хочу попросить тебя об очень важной услуге, — сказал он, глядя мне в глаза. — Очень прошу мне не отказывать и сделать все так, как я попрошу. У меня нет времени объяснять тебе подробности. Ты и сам понимаешь, что… Впрочем, зачем тут околичности? Я прошу тебя позаботиться о Леноре… Я хочу сказать…
Он замолчал и поглядел на меня так пристально, что мне сделалось не по себе. Казалось, это завещание, после чего уста его навек сомкнутся и запечатают его тайну.
— …В общем, позаботься о ней. — Он быстро провел рукой по лицу и потер лоб. — Любопытно, но иной раз мне кажется, что и чувства у меня изменились… Господи спаси!.. Похоже, у меня начинается бред!
Он нахмурился, силясь вникнуть в шум, слышный только ему одному. Но тут же встряхнулся и опять провел рукой по лбу и по глазам.
— Вот о чем я хотел тебя попросить, — начал он совершенно другим тоном. — Помоги мне исчезнуть… Нет-нет, не прерывай меня! Выслушай до конца! Я не прошу тебя способствовать самоубийству; реши я покончить с собой, сделать это было бы несложно. Но то ли из-за недостатка мужества, то ли из-за абсурдного упрямства я не собираюсь уходить из жизни. В конце концов, это и мое право тоже — посмотреть собственными глазами, на что способна матушка-природа и до чего она может меня довести. Расти, расти, но до каких пределов? Я хочу сам увидеть предел макронтропии. Потому и не покончу жизнь самоубийством. Но и жить в этом городе, среди этих людей я тоже не хочу и не могу. Мне нужно исчезнуть, спрятаться. Сбежать от репортеров, врачей, профессоров, соседей, знакомых. А для этого мне необходима твоя помощь… Я могу спрятаться где-нибудь в горах, например в Буче-ге. Построю себе хижину или найду заброшенную и буду жить, как живут отшельники…
— Один в горах ты умрешь с голоду!
— Нет, пища теперь для меня не проблема. Возьму с собой на всякий случай несколько килограммов сухарей, какие-нибудь консервы, немного чаю… Ты же знаешь — я почти не ем, а голода не чувствую. Единственная сложность отыскать убежище и одежду… Этот халат достаточно широк и удобен, никакая другая одежда мне не нужна. Но в горах понадобит-ся что-то теплое. Я подумал: может, мне купить как можно больше одеял, взять с собой пару ножниц и все необходимое для шитья? Хотя, может быть, ничего этого и не понадобится, обойдусь дюжиной английских булавок… Но одеяла и ножницы мне необходимы. Если бы ты мог взять на себя эти покупки… Постарайся купить все завтра с утра, самое позднее — к обеду, потому что в два часа я собираюсь исчезнуть…
— Почему именно в два?
Он заколебался, говорить мне или нет. И наконец решился:
— Потому что завтра в четыре мы с Лено-рой договорились сбежать в горы вместе. Обвенчаться перед лицом Господа и жить в какой-нибудь хижине… Но потом я понял, что не имею права. Я не могу калечить ее молодость. И решил исчезнуть до ее прихода… А там что Бог даст… Она молода, у нее еще много всего будет в жизни…
Говорил он медленно, с большим трудом, и я понял, как тяжело далось ему это решение, и потому не стал его отговаривать. Если отказать ему в помощи, он попытается бежать один, и, вполне возможно, его схватят, прежде чем он доберется до гор. Кто знает, что он тогда сделает от отчаяния. Но с другой стороны — и об этом я поторопился ему сказать, — бегство в два часа дня сквозь толпу газетчиков у дверей и толпу любопытных на улице рискованно. Бежать нужно непременно ночью, и ни в коем случае не из его квартиры. Нужно найти машину, которая была бы достаточно вместительной для нас двоих, одеял и припасов, которые я куплю.
— Лучше всего закрытый грузовик, — согласился Кукоанеш. — Предложи шоферу несколько тысяч леев, чтобы неделю или две он держал язык за зубами. Дольше нам и не понадобится…
Мы договорились, что все покупки я сложу у себя. Он вернет Леноре билет, сообщив об отсрочке их бегства на несколько дней, но в тот же день вечером я приеду за ним на такси, объяснив репортерам, что везу его в больницу. Он будет ждать меня, мы спустимся и очень быстро уедем, чтобы не дать возможности следовать за нами на другой машине. А когда настанет ночь, у моего дома будет ждать крытый грузовик.
— Пусть будет так, как ты говоришь, — согласился Кукоанеш. — А теперь оставь меня одного. Мне нужно покончить с кое-какими счетами и прочими мелочами. Не хотелось бы, чтобы потом судачили о моих личных делах. И нужно написать Леноре… потом она прочтет…
Придя домой, я понял, что мы продумали все, кроме самого главного: где все-таки поселится мой приятель. Он говорил о хижине в горах, но нужно вначале отыскать ее, а приехать в горы желательно затемно, до рассвета, чтобы не привлекать внимания… План наш выглядел затеей несмышленых ребятишек: ночью мы высаживаемся из грузовика и, привязав по дюжине одеял на спину и взвалив сверху припасы, отправляемся в горы, не ведая, куда идем и хватит ли сил у моего приятеля, который не ел уже добрую неделю, а то и больше, и которому почти наверняка придется шагать в носках, потому что вряд ли мне удастся отыскать подходящую обувь за те шесть часов, которые остались в моем распоряжении.
Но, несмотря ни на что, бегство откладывать было нельзя. Рискуя всем на свете, мы должны были исчезнуть завтра вечером. Другое дело, что, не рассчитывая на ожидающую нас пустую резиденцию и полное безлюдье, мы должны были настроиться на любой поворот событий и довольствоваться самым малым. Например, палаткой, которую Кукоанеш мог бы раскинуть в какой-нибудь укромной ложбине, подальше от дорог. В ней можно держать припасы и одеяла, пока я не снабжу его плотницким инструментом, чтобы он мог построить хижину по себе. К сожалению, мне было не до инструмента, на очереди стояло множество других насущно необходимых, безотлагательных покупок. Одну-две ночи, думал я, мой приятель переночует на импровизированном матрасе в палатке из одеял. Инструменты и все, что еще понадобится, я привезу ему через день или два…
События разворачивались следующим образом. Когда в назначенный час я приехал за Ку-коанешем, он был настолько возбужден, что я не успел объяснить ему, что принужден был несколько изменить тот план, который мы наметили с ним накануне вечером. Он стоял чуть ли не упираясь головой в потолок, задрапировавшись в свою неимоверную хламиду, из которой уже умудрился вырасти, обернув ноги полотнищами сукна и обвязав их толстенными веревками.
Спрашивать: 'Как ты себя чувствуешь? — не имело смысла. На первый взгляд в нем было метра три, не меньше; ниспадающее одеяние, волосатые ручищи, борода, выросшая за несколько дней, делали его похожим на пророка, вызывая ужас сродни апокалипсическому. И без этого ужаса невозможно было смотреть на него, потому что ввалившиеся, с лихорадочным блеском глаза и огромные лопаты-зубы, которые приоткрывались в слабой улыбке, неизмеримо превосходили ту степень безумия и странности, которую невозбранно согласен терпеть человек в другом человеческом существе.