Галактики как песчинки
Шрифт:
— И даже мужей, — вставила Амада.
— Да, и даже мужей! Вы все это делаете, Амада, потому что ваши люди влюбились в Землю. Вы перетащили почти все. Я чувствую себя экзотическим растением или пуделем, не более.
Она повернулась к нему своей прекрасной спиной.
— Сейчас ты и ведёшь себя, как учёный пудель, — отчётливо произнесла она.
— Амада! — позвал Флойд.
И, когда она медленно повернулась, голосом кающегося грешника Милтон произнёс:
— Извини, дорогая. Ты понимаешь, почему я раздражен. Я все вспоминаю войну, там, на Земле. И многое другое.
— Многое
— Да. Почему вы, солитяне, скрываете местонахождение вашего мира во Вселенной. Почему ты не могла мне указать даже направления, там, в ночном небе Земли. Я знаю, что для ваших портматтеров расстояние — ничто. Но я просто хотел знать. Может быть, это мелочь для тебя, но мне это не даёт покоя.
Амада позволила отражению огромной бабочки усесться на пальце, и затем произнесла, тщательно подбирая слова:
— Учитывая нынешний уровень цивилизации на Земле, этот мир — вне досягаемости. Тогда к чему весь этот разговор по поводу нашего местонахождения?
— О, я знаю, что наши маленькие космические корабли — это только начало…
Он оборвал себя на полуслове. Вся проблема в том, что цивилизация Солита слишком велика и прекрасна. Солитяне выглядят как земляне, но живут и думают, и далее действуют — иначе. Они — чужие. Вот, что волновало Милтона.
Глубоко устоявшиеся пуританские взгляды заставляли задумываться его — не совершил ли он ошибку или не впал ли в грех, женившись на женщине с другой планеты?
Уже после месяца совместной жизни они несколько раз не то, чтобы ссорились, нет, но у них возникали некоторые разногласия. Они любили друг друга. Без сомнения. Но Милтон снова и снова спрашивал свою любовь — не блаженство ли и спокойствие размеренной жизни Солита толкнули его на этот шаг. Ведь, только женившись на представительнице планеты, где царствует матриархат, мужчине разрешалось жить на такой планете; в противном случае он блуждал бы в небесных далях, вне её досягаемости.
Презирая себя, Милтон вновь предпринял попытку объясниться.
— Земля — бедный мир, — начал он, игнорируя утомлённый взгляд её глаз. — Солит — богатый. И вёз же вы полюбили все земное. Земля важна для вас. Но вы ничего не даёте взамен — даже ваше расположение.
— Нам нравятся земные вещи за то, чего вы сами в них не замечаете, — ответила она.
И снова одно и то же; та же чуждая линия мышления. Его передёрнуло, и по коже пробежали мурашки, хотя в комнате не было холодно.
— Вы ничего не даёте Земле, — упрямо повторил Флойд и снова уверился в бессмысленности того, что говорил. Он делал это не размышляя; множество других мыслей владело им, не давая сосредоточиться.
— Я постараюсь отдать вам все, если вы примете, — мягко произнесла она. — А теперь, пожалуйста, пойдём, и, будь добр, улыбайся гостям, ну, хотя бы, ради меня,
Тяжёлые думы по-прежнему сверлили его мозг, но вскоре Милтону удалось отвлечься.
Вина — вот главная его беда. Там, дома — его страна охвачена пожаром войны, а здесь — все создано для удовольствий. Практически, вся жизнь и деятельность Солита направлена на удовлетворение своих потребностей. Милтону нравился жизнелюбивый дух солитян, в котором никогда не чувствовался вяжущий привкус груза забот.
Ему импонировали женщины этого мира: их красота и яркая изысканность, за которыми скрывалась твёрдость в решении принципиальных вопросов. Мужчины Солита нравились ему меньше; по-своему, они, конечно, хороши, но Милтон не ног простить им их статуса слабого пола. Старые истины ещё были живы в нём.
Новый букет женщин и животных — обычная яркая смесь — представлены Милтону, и ему пришлось дефилировать по дворцу, делясь с гостями своими впечатлениями от пребывания на Солите. Все смешалось необычайно — некоторые комнаты давали ощущение замкнутости, а некоторые — свободы; близость тел и мехов возбуждала; калейдоскоп цветов пьянил.
Милтона забросали вопросами о Земле. Он отвечал, почти не задумываясь, как это выяснилось позже. Окружающие его люди и звери, словно перестроились в некое подобие строгого танца. Постепенно веселье захватило его и согрело сердце.
То, что думали о нем на Солите, он знал и принимал как должное: примитивный, странный, возможно, даже опасный. Но всё-таки он вызывал интерес. Ну и ладно: пусть думают, что хотят! Пусть думают, что это некое развлечение для него. Как будто он пещерный человек!
Несмотря на всё своё восхищение, Милтону не много удалось узнать о цивилизации, гражданином которой он стал. Да и то, благодаря собранной по крупицам информации, проскальзывающей в разговорах.
В основном Солит — бесплодная планета: половину её земель занимали кратеры, лишённые плодородной почвы. На Солите пытались создать некую модель рая, используя при этом случайные островки оазисов в пустыне. Их оазисы были заселены флорой и фауной Земли ввиду малочисленности своих представителей природы.
— Разве вы не привозите животных и растения с других планет Галактики? — спросил Милтон у танцующей с ним волоокой блондинки.
Ему показалось, что она на секунду оступилась в танце.
Женщина испытующе смотрела на него, и, не выдержав её взгляда, Милтон опустил глаза.
— Только с Земли, — ответила она и плавно ускользнула от него.
Солитяне полагают, что их культура насчитывает пятнадцать тысяч лет. Сейчас они вышли на уровень стабильности. Но иногда Милтону казалось, что в солитянах проскальзывает тень одиночества. В конце концов его полярные чувства растворились под впечатлениями вечера. Он слегка захмелел, хотя пил мало.
Дворец-мираж блистал людьми, звенел музыкой. Его архитектура плыла, подчиняясь искусственному волшебству.
— Давайте переберёмся к морю! — воскликнула Амада. — Такая ночь не мыслима без океана! Мы перенесёмся в Залив Союза, Как не хватает волн и ритма прилива!
Неожиданно стены дворца начали растворяться. Казалось, нет ничего невозможного для портматтеров, если даже их устройства запрограммированы отзываться на малейшие прихоти гостей. Прозрачные стены поплыли одна сквозь другую; комнаты закружились в карусели, подхватив пирующих так, что звезды и хлопья снега смешались в прекрасный, невероятный шторм, а рыбы — морские черти — парили среди ветвей голубовато-зелёных кактусов. Даже невидимые музыканты, словно почувствовав перемену, заиграли быстрее.