Галактики как песчинки

Из множества законов внешнего мира один стоит выше всех: Закон Скоротечности. Ничто не вечно.

Из года в год опадают листья с деревьев, рушатся горы, сгорают галактики, как большие сальные свечи. Ничто не вечно — за исключением Времени. Изнашивается покров Вселенной, но время не стареет. Время — это башня, бесконечная шахта; Время чудовищно и невероятно. Время есть Бог. Гуманные и бесчеловечные личности нанизываются

У Времени, как я у воды, может быть три состояния — твёрдое, жидкое и газообразное, В настоящем — это поток, который невозможно схватить. В будущем — это спускающийся вуалью туман. В прошлом — оно застывает и покрывается льдом; и ещё мы называем его Историей. Впоследствии оно ничего не показывает, креме наших печальных образов; оно — лишь кривое зеркало, отражающее наши ограниченные истины. Оно так велико для человека, что становится невыносимым; оно столь неопределённо, что порой оказывается враждебным.

Некоторые наблюдения, которые далее будут приведены, записаны людьми, имеющими отношение ко Времени. Некоторые — воссозданы. Одни из них — мифы, искусно замаскированные под истину достаточно давно, чтобы их принимать за таковую. Но все они — отрывочны.

Огромное зеркало прошлого разбито. Его осколки лежат попранные в пыли. Когда-то оно украшало стены всех дворцов; сейчас — остались лишь осколки. И эти осколки вы держите в руках.

Начнём — хотя, конечно же, не существует никакого начала, — с первого осколка — Это — осколок незнакомого старого мира, где облака национализма собрались в тучи и разразились штормом войны.

Над забытыми континентами — Азией, Америкой, Африкой — летают ракеты смерти. Преследуемые люди этого дня не могут до конца постичь истинной природы борьбы, в которую они втянуты.

Те обыкновенные чёрные, белые и седые, которые определяют политику, с готовностью издают талмуды мироздания. Но за этими фолиантами — факторы, едва ли понимаемые в министерских кабинетах Пекина, Лондона, Каира или Вашингтона, факторы, которые уходят корнями в глубокое и дикое прошлое рас; факторы инстинктов и разрушенных инстинктов; факторы страха, страсти и опустившегося сознания; факторы, неразрывно связанные с юностью рода человеческого, и которые неясно вырисовываются во всех человеческих отношениях, как непреодолимая горная цепь.

Итак, люди уничтожали друг друга вместо того, чтобы бороться самим с собой.

Самые мужественные искали выход. И, чтобы ускользнуть от потоков мерзости, направляли свои усилия на прорыв к ближайшим планетам Солнечной системы; трусливые — покоились в объятиях Морфея в огромных приютах-ульях, названных мечтальниками, где комфорт фантазии заглушал хищный рык войны.

Ни то, ни другое не гарантировало полного спасения: когда начинается землетрясение, ему подвластны и дворцы и шалаши…

И вполне уместно поэтому, что первый фрагмент начинается с человека, беспомощно сидящего в кресле под грохот разрывов падающих бомб.

Директор Мечтальника № 5 соскользнул с кресла, стоящего напротив безмолвного пульта управления. Вопрос, касающийся Флойда Милтона, угнетал его своей необузданностью.

Время от времени далёкий разрыв снарядов возвещал: атака противника все ещё продолжается, что никак не могло приободрить Директора. Немного подумав, он решил, что, спустившись в убежище, тем самым убьёт двух зайцев: личная безопасность — во-первых, и возможность заглянуть в мысли Флойда Милтона — во-вторых.

Размышляя над уже принятым решением, он вошёл в лифт и погрузился в прохладные глубины Мечтальника. Сегодня днём Директор случайно повстречал Милтона. Тот был похож на смерть.

На спальных уровнях как всегда было влажно, а в воздухе витал запах спирта, которым обычно пользовались роботы-массажисты.

— Слизняки! — громко произнёс Директор, обращаясь к рядам спящих.

Те лежали в состоянии прострации. Шлемы обратной связи плотно облегали их головы.

Время от времени такого спящего следовало сворачивать, как ёжика, до тех пор, пока его ступни не оказывались на плечах, а спина не выгибалась дугой. Робот с прорезиненным механическим кнутом активно обрабатывал его. Затем распрямлял спящего и начинал тузить его по груди, аккуратно минуя места, где к телу крепились свисающие с потолка кабели питания.

Каково бы ни было умственное состояние клиента, его всегда поддерживали в хорошей физической форме.

И все время они спали и видели свои тайные сны.

— Слизняки! — в сердцах повторил Директор.

Трудно было добиться того, чтобы Директор Мечтальника любил своих подопечных по долгу службы; один внутри огромного пространства, забитого ячейками автоматического мечтальника, ему доставляло удовольствие подглядывать за грёзами этих безнадёжных зомби.

За исключением нескольких молодых парней, которыми двигало обыкновенное любопытство, в мечтальнике лежали только психопаты и неудачники, изживая себя и строя воздушные замки.

К несчастью, таковые составляли значительный процент населения: шестидесятилетняя холодная война — вылившаяся во что-то уж очень горячее — наплодила поразительное количество умственных калек, которые радовались любой возможности спастись бегством в свой мир фантазий с помощью мечтальников.

Флойд Милтон не походил на крутого парня-астронавта, который после напряжённого, утомительного пути к Марсу или Ганимеду однажды вернулся сюда, чтобы немного передохнуть. Скорее, он напоминал человека, который предал себя, — и Флойд Милтон знал об этом.

Вот почему Директор считал необходимым видеть его оны. Иногда парки — настоящие парни — могут спастись сами от себя прежде, чем падут слишком низка.

Директор остановился у кровати Милтона. Вновь прибывший лежал спокойно, часто дыша. Его лицо скрывалось под забралом шлема обратной связи. Отметив про себя номер Флойда, Директор поспешил в ближайшую кабину управления и набрал код. Надел шлем.

Через несколько секунд он автоматически подключится к грёзам Милтона; по выражению лица пациента, когда тот вошёл в Мечтальник № 5, можно было помять, что у него на душе. Но контуры подстройки обеспечивали Директору возможность скорректировать эффект эмпатии, достаточный для того, чтобы манипулировать собственным сознанием.