Галерные рабы
Шрифт:
Управляющий повел его через мощеный темным камнем двор в глубь особняка. Всюду пестрели ярко-красные надписи, проходы между постройками украшали покрытые зеленым лаком перила. Миновали большую залу, еще одни парадные ворота и очутились у пристройки, выходившей на юг.
На золотой таблице рукой самого императора было начертано: «Приемная Хун Хсиучуана». Высочайшая честь была оказана хозяину усадьбы, когда тот считался фаворитом при дворе.
Хуа остался ждать у дверей, а Чжан Ань пошел доложить, потом велел ему войти. В комнате, что находилась перед кабинетом, восседал одетый по-домашнему секретарь Цай Ю — маленький и худой, с надутыми от важности щеками.
«…Этому совать деньги бесполезно, попытку подкупа он сочтет за слабость. Таких надо брать на испуг…»
— Откуда явился и зачем? — строго спросил Цай Ю.
— Ваш покорный слуга принес важные новости. Прошу, ваша милость, немедля допустить меня к господину Хуну.
— Его сиятельство отдыхает, утомившись после государственных дел, и не изволит никого принимать. Приходи завтра.
— Новости не терпят отлагательств.
— Хорошо, изложи суть дела мне, я доложу его сиятельству, а он уж сам рассудит, принимать тебя или нет.
Хуа То ожидал такого поворота дел и был готов к нему заранее. Монах распрямил спину и заговорил дерзким голосом, всем своим видом показывая, что он более важный человек, чем тот, за кого вынужден себя выдавать.
— Смею просить от имени тех, кто меня послал, не требовать разглашения секрета, который предназначен лишь для уха его сиятельства. Даже зная высокие достоинства вашей милости и вашу безграничную преданность господину Хуну, не могу позволить себе приоткрыть и кончик драконова хвоста. Ведь дракон ведает все на свете благодаря волшебной паутине и накажет того, кто много болтает. Как гласит пословица, я хочу, чтобы вы меня поняли — вы должны хотеть понять меня…
Цай Ю понял намек и содрогнулся, почувствовав отдаленное и все равно грозное шевеление Божественной Паутины. [196] А упоминание дракона — это же титул Сына Неба! Страшно-то как! Слишком много узнаешь — слишком рано умрешь.
Цай Ю, как абсолютно все секретари, евнухи, телохранители и другие доверенные лица в Поднебесной, был осведомителем, тоненькой паутиночкой в колоссальной шпионской сети, раскинутой по всей стране и далеко за ее пределами. Он отлично представлял, к чему приводит излишнее любопытство к делам сиятельных пауков, которые охотятся на просторных угодьях Божественной Паутины. Они высосут всю кровь из неосторожного или глупого, осмелившегося обратить на себя их внимание, подобравшегося к их тайникам чересчур близко.
196
Божественная Паутина — образное название императорской секретной службы, старейшей в мире, насчитывавшей десятки тысяч агентов и подчинявшейся в то время дворцовым евнухам.
Монаха послали не те, кто завербовал меня самого, иначе он назвал бы пароль или подал условный знак. Это вовсе не значит, что он самозванец. Каждый крупный паук имеет на побегушках сотни маленьких ядовитых паучат, которые, получая жалованье из государственной казны, на самом деле служат только тому, благодаря кому они это жалованье получают, — своему непосредственному начальству, тайным покровителям. Если не допустить пришельца до Хун Хсиучуана, вызовешь гнев пославших его и не заслужишь благосклонности своих нанимателей: ведь они наверняка захотят узнать содержание послания, предназначенного для чужого уха. Хун по-стариковски болтлив и ничего не сумеет сохранить в тайне. Однако он же и по-стариковски гневлив. Коли проведает, что я перехватил гонца, не сносить мне головы.
Тем не менее нельзя рисковать безопасностью хозяина. Вдруг это наемный убийца? Вряд ли кому нужен бывший цзяньцзюнь, а ныне злобный ворчливый старикашка, уже много лет прозябающий в забвении. И все же излишняя осторожность вреда не принесет. Как и небольшая добавочная вежливость в обращении с этим монахом.
Цай Ю заговорил более любезно:
— Не сочтите за труд, положите сюда свою котомку и снимите оружие, если оно у вас есть. Простите, но телохранитель проверит, от всего ли вы избавились…
С неохотой Хуа расстегнул обвитый вокруг талии боевой бич и отложил в сторону, дал охраннику, явившемуся на зов Цай Ю, себя обыскать. Секретарь вошел в прилегающий кабинет и почти сразу же вернулся.
— Мой достойный господин согласен оказать вам великую честь — даровать краткую аудиенцию.
В приемном зале висел красный занавес. Перед ним на кресле «лохань» восседал человек. Даже не успев его разглядеть, Хуа опустился на колени и коснулся лбом пола, как подобало по этикету.
— Встань и приблизься, — услышал он слабый надтреснутый голосок.
Хуа поднялся, взглянул — и застыл от изумления. Перед ним сидел старик — древний, хрупкий, крошечный, иссохший. Совсем не похожий на того мощного, полного здоровья и жизненной силы господина с искаженным похотью и гневом лицом, коего он некогда встретил в дедушкином доме в Чжэнчжоу. Кожа — прозрачная и сморщенная, как пергамент. Космы редкой седой бородки свисали на расшитый, богато украшенный шелковый халат. Яшмовый обруч на поясе, драгоценности, мерцающие на шляпе. Туфли с вышивкой, на толстой подошве. Ногти в ножнах — длиной почти в четыре цуня. [197]
197
Около 12 см.
Хуа быстро повел глазами туда-сюда, оценивая обстановку, в которой предстоит сражаться. Вдоль стен кабинета и на столиках расставлены редкостные вещи. Диск «би» — символ неба с отверстием в середине, означающем солнце. Прямоугольный блок «цун» с цилиндрическим отверстием — олицетворение земли. Очень хорошая коллекция седел. Об их ханьском происхождении свидетельствуют невысокие бронзовые и золоченые луки, длинные сиденья, стремена с круглым основанием и узкими дужками, украшенные прорезными и чеканными изображениями драконов, змей, мелких цветов, инкрустированные цветным перламутром, расцвеченные перегородчатой эмалью. С седлами соседствует оружие.
Хуа повернул взгляд к креслу — и замер: рядом на особой подставке лежал прямой меч невиданной красоты. Рукоять с золоченой литой оправой, с прорезными узорами, четырехугольная, со сглаженными гранями. На месте перекрестья — обычная для ханьского холодного оружия овальная гарда — щиток, защищающий руку. Ножны украшены нефритом. Вот он, «меч тысячи буйволов», поразивший моего отца! Над клинком стоял флажок, выдававшийся, подобно топорику, вместо верительных грамот послам и полководцам.
— Долго еще будешь пялиться по сторонам? — прервал его размышления недовольный голос. — Говори, с чем пришел!